Четыре дня до Парижа.

Глава 1. Ночь вдвоем.

Такси остановилось у серого пятиэтажного дома на улице Пяхлимяэ. Машина тихо фыркнула, словно выдохлась от поездки, и мотор замер. Я приподнялась с заднего сиденья и, потянув на себя дверцу, выглянула наружу. Перед нами возвышалась самая обычная «хрущёвка» — таких в Нарве было множество, как и по всей Эстонии. Построенная в 60-х или 70-х годах прошлого века, она казалась усталой, но всё ещё цеплялась за своё место в городе. Грубоватая, с облупленными краями панелей, отвалившейся местами плиткой, сеткой ржавых балконов… И всё же в этом доме было что-то — неуютное, но знакомое. Почти родное. Может, потому что детство у многих начиналось именно с таких коробок.

Мы вышли из машины, поблагодарили водителя и подхватили рюкзаки, тяжёлые от вещей, но не перегруженные. В Нарву мы ехали с мыслью задержаться ненадолго. А теперь... кто знает.

У подъезда пахло влажной землёй, старой краской и чем-то металлическим — может, мусоропроводом или пружиной дверного доводчика, что издавал характерный скрип, когда Мартин потянул на себя тяжёлую дверь. Подъезд встретил нас полумраком, облупившейся побелкой, скрипучими деревянными ступенями и запахом пыли — стойким и каким-то даже утешительным. Не новым, не чужим. Просто — советским.

Поднимались на третий этаж молча, слыша только свои шаги, отдающиеся глухо между бетонных стен. Лестничные пролёты были узкие, с облупившимися перилами, но у каждой квартиры — по коврику, иногда даже с искусственными цветами в пластиковом горшке. Люди тут, похоже, всё ещё старались.

Мартин открыл дверь ключом, переданным Нэссом. За ней нас встретила тишина и прохлада. Обувь слегка прилипла к линолеуму — по-домашнему. Я шагнула внутрь, оглядываясь: небольшая прихожая, откуда расходились три двери — в кухню, ванную и комнату. Всё просто. Скромно. Но было ощущение, будто сюда кто-то вернётся.

Комната была обставлена почти по-аскетически: у окна — кровать с потёртым, но аккуратно застеленным покрывалом; напротив — высокий стеллаж, полки которого были плотно заставлены книгами и старыми журналами. В углу стоял столик с низким, пузатым монитором и системным блоком на боку, пожелтевшим от времени. Я подошла ближе — и улыбнулась, рассмотрев на углу монитора логотип Windows XP.

— Смотри, — я повернулась к Мартину, показывая на экран. — Настоящий раритет.

Он подошёл и, согнувшись, провёл пальцем по крышке системника.

— Думаешь, работает?

— Может быть. Но это… мило. Будто мы попали в прошлое. Или в чужую, очень личную историю.

Он кивнул, а потом взгляд его скользнул к полкам. Он потянулся к книгам и, наугад, вытащил одну. Пыль взлетела лёгким облачком.

— Похоже, дядя Нэсса любил читать, — заметила я, подойдя ближе.

Мартин усмехнулся, пробегая пальцем по корешкам.

— Или тот, кто жил здесь раньше. В основном — фантастика. Только… — он поднёс книгу ближе к лицу, щурясь, — я не понимаю что здесь написано.

— Русский.

Он кивнул, и мы переглянулись — оба знали, что с этим языком у нас глухо. Но сами книги, обложки, заголовки — всё дышало каким-то тёплым, полузабытым уютом.

Мы поставили рюкзаки у стены и сели на край кровати. Комната будто затаила дыхание, пока мы в ней рассаживались. Я провела рукой по покрывалу — оно было чистое, с лёгким запахом порошка и времени.

— Пока что не будем трогать деньги от Нэсса, — сказала я, чувствуя, как во мне поднимается беспокойство, будто я должна защитить эту сумму как заначку на «если совсем прижмёт». — Поживём пока на своё. У нас, вроде, около двухсот?

Мартин кивнул.

— Сто девяносто с копейками. Плюс какая-то наличная мелочь. Её как раз хватит, чтобы купить продуктов и чемодан. Думаю, один нормальный нам хватит на двоих.

— Угу. Наши рюкзаки… — я посмотрела на свои потёртые ремешки. — Явно не предназначены для того чтобы вместить все то, что накупила мне Кури.

— Да, она явно разошлась в тот момент

Он сказал это как шутку, но прозвучало неожиданно серьёзно. Я посмотрела на него: знакомый, родной, и всё же тоже другой. Немного — как и я. Уже не школьник. Уже почти взрослый.

Мы прошли на кухню. Старая, но чистая плита, облупленный холодильник «Саратов», тусклая лампочка над обеденным столом. Я открыла шкафчики: там оказались кружки с трещинками, эмалированные кастрюли, пара старых сковородок. Всё было чисто, хоть и сильно повидало жизнь.

— Здесь вполне можно жить, — сказала я, проводя пальцем по краю полки.

— Да. Даже уютно. Давай останемся здесь на пару дней, или как минимум до завтра, отдохнём, а потом уже — в Таллинн.

— Хорошая идея. Но сначала еда. И, кстати… чемодан.

Мартин усмехнулся.

— Сначала желудок, потом чемодан. В правильном порядке.

Я рассмеялась. Нам предстояло узнать, где тут ближайший продуктовый, найти рынок или магазин, потратить часть наших скромных сбережений — но всё это было не страшно. В этом скромном, пыльном, но тёплом пространстве мне впервые за долгое время стало не страшно.

Я надела куртку, и мы вышли на улицу. Я чувствовала лёгкое волнение. Завтра предстояло впервые общаться с Лиссой, пусть и по видеосвязи. Я не знала, какая она, чего от неё ожидать. В голове крутились мысли: "А вдруг я ей не понравлюсь? А вдруг она подумает, что я слишком наивна?" Но я старалась отогнать эти мысли и сосредоточиться на настоящем.

В магазине мы купили продукты для ужина: макароны, соус, овощи, хлеб и немного сладостей. Вернувшись домой, я начала готовить ужин, а Мартин, сходив в ближайший увиденный нами секонд-хенд, вернулся с пластиковым чемоданом, с трещиной на одном из боков, но это не страшно, главное, что он закрывался, у него были все колесики и ручка, и занялся разбором вещей. Он достал из рюкзака пакет с нижнем бельем, которые мне купила Курай.

— Отложи это, — сказала я, заметив пакет. — Я хочу показать тебе это сама, позже.

Он посмотрел на меня с любопытством, но ничего не сказал, просто убрал пакет в сторону.

Я продолжила готовить, размышляя о том, как изменилась моя жизнь за последние дни. Встреча с Курай, поездка в Нарву, планы на Париж. Всё это казалось сном, и я внутренне боялась, что, все что произошло с нами, внезапно закончиться, и я проснусь от звонка будильника в своей прошлой реальности.

Я стояла у плиты, которую включил Мартин, так как я не очень понимала как ей пользоваться, помешивая соус, а тепло от конфорки ласкало кожу, будто напоминало: и внутри меня сегодня будет нечто горячее, расплавленное. Пахло томатами, чесноком и щепоткой тимьяна, который я нашла в шкафчике. Я улыбнулась: вкус прошлого на кончике ложки.

Мартин за столом раскладывал свои футболки ровными стопками, и каждая его привычная, немного слишком аккуратная жестикуляция делала реальным всё то, что ещё вчера казалось диковинной сказкой из уст Курай. Он вынул из внутреннего кармана тот самый свёрток — покупку, переданную мне ею — и, по моему знаку, бережно отодвинул, даже не развернув. *Хороший мальчик, * улыбнулась про себя. Я хочу, чтобы первые открытия были нашими, без посторонних рук.

Соус закипел, и капля брызнула на плиту, шипя, как моё собственное нетерпение. Я поймала себя на том, что смотрю, как линия позвоночника Мартина напрягается под футболкой, как лезвие его лопаток угадывается сквозь ткань, — и вспоминаю, как эти лопатки дрожали под моими ладонями, когда он учился у Курай вести язык правильно. Тогда, на лавочке: сухой воздух, прохладная тень, запах смолы — и он, стоящий на коленях перед женщиной, старше нас, уверенной и нежной. Я не ревновала, нет; я чувствовала, как внутри моё собственное тело, ещё не вкусившее настоящей близости, откликается мурашками и жаром.

И вот теперь — мы одни. Без свидетелей, без «наставников». Только мы, тишина квартиры и шум настольного вентилятора, что лениво шевелит воздух под потолком. Я смотрю на его тень, отбрасываемую лампой на стену, и на своё отражение в оконном стекле. Такое странное чувство — будто этот вечер не просто про близость, а про переход.

"Верная ли это ночь?" — спрашиваю я себя, и тело само отвечает: да. Оно будто наполняется светом изнутри, жаром, покалывающим кожу изнутри наружу. Я представляю, как он будет входить в меня — медленно, с замиранием, будто боясь спугнуть. И как мы, возможно, засмеёмся от счастья и неловкости. Я не хочу, чтобы моя невинность ушла торопливо или как будто "положено". Я хочу, чтобы она ушла с теплом, почти как добрый дух, что проводил меня до двери взросления.

И я не случайно выбираю сейчас. Через несколько дней начнутся месячные — тело подсказывает, часы идут. И если не сегодня, то придётся ждать, а я не хочу ждать. Потому что — готова. Потому что мы готовы.

Пока макароны мягко стекают в дуршлаг, я будто вижу себя со стороны: та, что ещё пару недель назад стыдливо отворачивалась от собственного отражения, теперь стоит у плиты в старой хрущёвке и спокойно думает о сексе.

"Когда это произошло? Когда я стала… такой?"

Я хочу в душ. Но не потому, что чувствую себя нечистой. Наоборот — я хочу ритуала. Хочу смыть с себя прежнюю Анни. Ту, что боялась, стеснялась, ждала чужого одобрения. Тёплая вода, мягкий гель, мои пальцы, что скользят по животу, по груди, по внутренней стороне бёдер — и я будто спрашиваю себя: "нет ли там страха?»"— нет. Там только нежность и голодное предвкушение.

Небольшая ванная встретила меня облупленным кафелем и зеркалом, отражающим только плечи и лицо. Но именно в этой тесноте я ощущала нечто важное. Здесь я могла быть с собой наедине. Своим телом. Своими мыслями. Своей границей. И, быть может, сегодня — с её пересечением.

Я смотрела на своё отражение, и в нём видела… не девочку, но и не совсем женщину. Пока ещё — нечто между. Лоб влажный от пара, губы чуть приоткрыты. Щёки порозовели, но не от жара. От мысли.

Я знаю, что это будет. Что будет больно.

Все всегда говорили: первый раз — это либо быстро и ни о чём, либо больно и неловко. Но я не хотела, чтобы это было как у всех. Я не хотела закрытых глаз и тихого стыда под чужим телом. Я хотела тепла. Решения. Ощущения того, что это я выбираю.

Я стянула сарафан, потом бельё — медленно, почти церемониально. Как будто каждый слой ткани, падающий к ногам, снимал с меня и старую кожу, и робость, и страх. Я стояла нагишом посреди тесной ванной, слушая, как тонко капает вода из крана. На миг задержала дыхание. Потом включила душ.

Струя была тёплой, обволакивающей. Она лилась мне на плечи, грудь, по животу, стекая к ногам — и в этом было что-то большее, чем просто вода. Я чувствовала, как смывается прошлое. Та Анни, что боялась переодеваться даже при Мартине. Та, что краснела от слова секс, от собственных фантазий. Та, что прятала ладони, когда ей хотелось прикоснуться к себе, но страшно было даже подумать об этом.

Я взяла гель и выдавила в ладонь густую янтарную каплю. Она пахла мёдом, свежестью, еле уловимой хвоей. Намылила мочалку — нежную, как вуаль — и медленно провела по плечам, ключицам, шее. Тело отзывалось под пальцами чуть слышной дрожью, будто я разговаривала с ним впервые.

Медленно, тщательно, я мыла грудь. Кончиками пальцев, осторожно, как будто касалась чего-то хрупкого и нового. Я не отворачивала взгляда от зеркала, даже когда пена стекала по телу. Я мыла себя не как раньше — чтобы быть чистой. А как будто готовилась к чему-то важному. К посвящению. К переходу.

Мочалка скользнула по животу и ниже. Я замерла на секунду, прежде чем дотронуться до себя. Там. Между ног. Но не было страха — была решимость. Это моё тело. Моё решение. Я провела мягко, чуть сильнее, ощущая, как губки разошлись, и пенистая влага проникла в складки. Пальцы нащупали розовый выступ — клитор. Такой крошечный, такой нежный. Он отозвался, чуть затрепетав. Я не спешила — не ласкала себя, но принимала. Как бы говоря: я вижу тебя. Я больше тебя не стыжусь.

Вода смывала пену, и вместе с ней — что-то внутри. Сомнения. Зажатость. Маленькую тень вины, что я женщина, которая хочет.

"Да, я хочу. Своими руками я смываю девочку, которая молчала, когда её сердце стучало чаще. Которая отводила взгляд, боясь встретить в нём желание."

Я ещё немного постояла под струёй. Прикрыла глаза. И на миг представила: я — как Афродита. Рождаюсь из воды и пены. Готовая. Настоящая. Никакая не нимфа из мужских грёз, не кукла. А та, что смотрит в лицо своему желанию — и не отступает.

Когда я вышла из душа, кожа сияла розовато-молочной гладкостью. Я промокала себя полотенцем аккуратно, особенно между ног — там всё было чуть чувствительнее, чуть пульсирующее. Как будто тело уже знало, что скоро случится.

Я достала бельё — чёрное, кружевное. Оно казалось слишком роскошным для моей бледной кожи. Но когда я надела его, оно легло идеально. Трусики с тонкой лентой, полупрозрачные, ласкающие лобок. А бюстгальтер — он не прятал мою грудь, а обнимал её. Поддерживал не силу, а уверенность.

В зеркале я увидела себя заново. Чёрное на белом. Свет и тень. Девочка исчезла. На её месте стояла я — хрупкая, но решившая. Смотрящая себе в глаза и не отворачивающаяся.

Я сделала шаг к двери. Рука дрогнула на ручке. Я знала: за этой дверью — он. Наш вечер. Наш выбор. Возможно, будет больно. Возможно, будет неуклюже. Но всё это — часть меня. И теперь я готова не только быть телом, но и собой.

Я приоткрыла дверь, впуская себя в пространство квартиры. Вошла в комнату и остановилась на входе. Он сидел на краю кровати, босиком, в распахнутой рубашке. И когда наши глаза встретились, мне показалось — мир замер.

Он ничего не сказал. Но его зрачки расширились, будто он увидел меня впервые. Не как ту, с кем завтракал, не как подругу. А как женщину. Я почувствовала, как разливается тепло по щекам, груди, животу — не от стыда. От того, что впервые увидела себя его глазами. И приняла.

— Красиво? — спросила я почти шёпотом.

Он встал и подошёл ко мне, коснувшись моих ладоней с такой осторожной уверенностью, будто я была не из плоти, а из света.

— Очень, — выдохнул он. И в этом слове было больше, чем просто «ты мне нравишься». Там было «я тобой дышу».

Мы стояли близко, и мне казалось, что шаг — это уже падение. Что если я сейчас поцелую его — всё начнётся. И в этой тишине, натянутой как тетива, я вдруг услышала собственный голос:

— Давай… включим музыку?

Он чуть моргнул, как будто вернулся с далёкой орбиты.

— Давай… Какую?

— Не знаю… — я пожала плечами, вдруг ощутив, как по коже пробежали мурашки. — Включи что-нибудь из плейлиста Нэсса.

Он кивнул, подошёл к телефону, коснулся экрана. И в тишине — той, где слышно было даже дыхание — зазвучали первые ноты. Медленные, вязкие, будто пульс, будто медленно расцветающее вино.

— Girl, You’ll Be a Woman Soon.

Я вздрогнула. Не от музыки — от того, насколько символично и к месту она сейчас прозвучала, как будто весь мир подслушал и подыграл нашему моменту.

Мартин вернулся ко мне. Мы не сказали ни слова. Просто я положила руки ему на плечи, а он обнял меня за талию. Мы начали танцевать — чуть неуклюже, почти по-детски, кружась босиком по скрипучему полу старой квартиры. Я прижималась щекой к его груди, слышала, как стучит его сердце. А потом подняла взгляд — и наши губы встретились.

Первый поцелуй был не началом. Он был признанием. Признанием в том, что мы готовы. Что хотим. Что выбрали. Он целовал меня, как будто запоминал. Как будто каждая секунда имела значение. А мелодия и голос из динамика продолжал:

I love you so much, can't count all the ways

I've died for you girl and all they can say is

"He's not your kind"

They never get tired of putting me down

And I'll never know when I come around

What I'm gonna find

Don't let them make up your mind

Don't you know....

И я знала — это правда.

Он всё ещё держал меня за талию, когда последний аккорд «Girl, You'll Be a Woman Soon» растворился в воздухе. Мы не разомкнули объятия — просто замерли, чувствуя, как будто музыка ушла внутрь, в кровь. На несколько мгновений мы стояли в полной тишине, слыша только дыхание и лёгкий хруст старого паркета под босыми ступнями.

— Подожди, — прошептала я, зарываясь лицом в его шею. — Не останавливай музыку.

Он кивнул и мы замерли ожидая что за мелодия заиграет дальше. И в комнате, точно по сценарию, словно кто-то выдохнул свет свечи, зазвучала другая мелодия — глубокая, плавная, с оттенком нежной грусти И женский голос запел:

I wanna hold the hand inside you

I wanna take the breath that's true

I look to you and I see nothing

I look to you to see the truth

Мартин снова обнял меня, и мы закружились, не спеша, будто сквозь сон. Его ладони скользнули по моим лопаткам, задержались там, затем чуть отстранились — и пальцы дрожащими кончиками начали распускать застёжку моего лифчика. Я чувствовала, как он боится быть резким, как боится спугнуть, и от этого хотела ещё больше — чтобы он не боялся.

— Всё хорошо, — прошептала я, глядя ему в глаза. — Я рядом.

Наконец он справился с застежкой, и чашечки, медленно, как будто это была ткань, сотканная из воздуха, открыли то что было спрятано под ними, а прохладный воздух коснулся сосков. Но не было стыда. Было тепло. Его взгляд обволакивал меня почти нежнее, чем прикосновения. Затем он скользнул ладонями по бокам, к бёдрам, и остановился у резинки трусиков.

Я кивнула, позволяя. Он стянул их вниз, на колени, затем до щиколоток, и я сама шагнула из кружева. Я стояла перед ним — совершенно обнажённая — и не пряталась. Не пряталась впервые. Потому что его глаза говорили: ты — чудо.

Теперь я тянусь к нему. Пуговицы рубашки уже были расстегнуты и мне оставалось только скинуть ее с его плеч. Он позволяет, не помогая — и это так трогательно, как будто он отдаёт себя в мои руки. Снимаю рубашку, провожу ладонями по его плечам, ощущая тепло под кожей. Затем — шорты. Они легко спадают, и остаются только тёмные трусы. Я провожу ладонями по ткани, чувствуя как выступает его член, скрытый под ними. Стягиваю ткань, освобождая его, мягко касаюсь губами — и слышу его тихий выдох.

Миг, и мы, почти бесшумно, оказываемся на кровати. Простыня чуть прохладна, но тела быстро согревают её. Мы ложимся, не отрываясь друг от друга: груди касаются, бёдра, лбы. Целуемся — и это уже не осторожный поцелуй. Это дыхание, разлитое между нами, это обещание, которое становится прикосновением.

Музыка всё ещё играет. Fade Into You, звучит как то, что происходит прямо сейчас — я буквально «впадаю в него», растворяюсь, как капля масла в тёплой воде.

И я понимаю, что не хочу, чтобы время шло дальше. Потому что это момент истины. Не кульминации, не развязки, а настоящего начала. И я готова быть в этом начале не девочкой, не кем-то, кто ждёт, пока её выберут, а той, кто сама говорит: да. иди сюда. будь со мной.

Мы лежим на смятом покрывале, наши тела почти не касаются — только колени, только плечи, только дыхание между губами. Музыка на телефоне перешла в что-то более тонкое, почти прозрачное — как шелест крыльев. Кажется, это Lacrimosa - Alleine Zu Zweit. Я невольно задумываюсь насколько специально Нэсс составлял плейлист. С учетом его любви именно к русскоязычной музыке.

Мартин скользит ладонью по моему плечу, медленно, будто пробует запомнить мою текстуру. И я отвечаю — поворотом бедра, движением шеи, раскрываясь — не быстро, не спеша. Моё тело, раньше такое зажатое, будто скованное стыдом, впервые не боится. Наоборот. Оно просит. Он касается моей ключицы, словно по воле — и я дрожу. Не от страха — от осознания: сейчас всё по-настоящему. Никаких инструкций, чужих советов, только мы и наши руки.

Я веду ладонью по его животу, чувствуя, как под кожей сжимается мускул, как горячо его тело в ответ на мои прикосновения. Его член касается моего бедра — твёрдый, живой, и я, не отводя глаз, обхватываю его пальцами. Он замирает, прикусывает губу. Я улыбаюсь: я не боюсь. я хочу быть с ним полностью.

Он проводит пальцами по моей талии, затем — по внутренней стороне бедра. Останавливается у лобка. Мой клитор уже наливается жаром, кожа между ног влажная, как от росы. Он смотрит на меня с вопросом — и я киваю, чуть приоткрывая бёдра.

Его пальцы скользят по складкам, будто играют на тонкой коже музыку. Я вздрагиваю, чувствую, как всё внутри откликается — тепло, будто лампа включилась где-то глубоко. Он не проникает, только ласкает внешне — и это почти невыносимо по силе. Я выгибаюсь, притягиваю его к себе ближе.

— Я люблю тебя, — вдруг вырывается у меня, не как пафос, не как сцена — просто правда.

Он застывает, а потом целует меня — долго, с надрывом, с какой-то внутренней дрожью, будто не верил, что это когда-нибудь услышит. Я ощущаю, как его ладонь под ягодицами, как он слегка приподнимает меня, и наши тела ложатся друг на друга идеально, как две половины зеркала.

— Презерватив? — шепчу, выныривая из поцелуя.

Он тянется к тумбочке. Руки дрожат. И в этой дрожи — всё, что мы прожили. Я беру у него из рук блестящий пакетик, сама разрываю его и раскатываю кольцо на его члене — медленно, осторожно, как если бы это была лента на подарке. Мы улыбаемся. И в этой улыбке нет пошлости. Только правда.

Ложусь на спину, бёдра раскрыты, как лепестки. Вспоминаю слова Курай: "Чем ближе к груди колени, тем легче и мягче первый вход". Слушаю — не потому что хочу угодить, а потому что хочу, чтобы нам обоим было легче. Чтобы всё было с теплом, без надрыва.

Он нависает надо мной, наши лбы соприкасаются.

— Готова?

— Да. Только… медленно. Очень.

Он кивает, и я чувствую, как головка касается моего входа — горячая, пульсирующая. Тело замирает. Чувствую, как в груди взрывается лёгкий испуг — не сильный, но настоящий. И всё же я не отступаю. Я открыта. Полностью.

— Можешь, — шепчу, целуя его щеку.

Он был над мной — не нависающий, не властный, а как будто защищающий. Его ладони обнимали мои бока, будто держали не только тело, но и душу, и все мои сомнения разом. Музыка всё ещё лилась из телефона, и в этой тишине, наполненной дыханием, тяжестью мгновения и ожиданием, звучала Lacrimosa — глубокая, церковная, почти древняя. Казалось, будто сам мир замер, позволяя нам дышать и двигаться внутри своей личной, замкнутой вселенной.

Я чувствовала, как его горячий член касается моих губок — не спеша, будто спрашивая разрешения. Не было больше слов. Только движение. Он слегка надавил, и я вдруг затаила дыхание — не от боли, а от внутреннего потрясения: это происходит. правда. Первый сантиметр проникновения — тугой, непривычный. Моё тело будто сопротивлялось — не ему, а самой идее быть заполненной, быть обнажённой изнутри.

Я сжала губы. Внутри — колющая полоска боли, как если бы кто-то тонко надрезал кожу ногтем. И всё же это была не ужасная боль, нет. Это было как... прощание с прежней собой. Я понимала, что он старается, что дышит едва слышно, чтобы не напугать, чтобы не ускориться. Он не торопил, не толкал — он просто был со мной. Не над, не в — со мной.

"Чуть-чуть ещё…" — прошептала я, сама не узнав голос. Он был хриплым, дрожащим, но в нём уже не было страха. Только решимость.

Он вошёл глубже, и в тот момент я почувствовала, как плёнка внутри меня рвётся. Не громко. Не драматично. Просто — звук внутри самой себя, тонкий, как лопнувшая струна. Колющий импульс боли прошёл по низу живота, до самого пупка. Я сжалась, непроизвольно, но не оттолкнула его. Просто вцепилась пальцами в его плечи, и зажмурилась, как будто если не видеть — будет легче.

— Больно? — прошептал он, замерев, и я почувствовала, как его тело дрожит, почти незаметно.

Я кивнула, прижавшись к нему лбом.

— Уже меньше. Не уходи, только… подожди немного.

Я лежала, дыша часто, будто пробежала марафон. А потом, через несколько секунд, стало иначе. Боль притупилась, оставив странную ноющую полноту. Как будто он заполнил пустоту, о которой я не знала. Он был внутри меня — не совсем до конца, но достаточно, чтобы я почувствовала: я пустила его туда, куда не пускала никого. И в этом было нечто гораздо большее, чем секс.

Я чувствовала его тепло. Его плотность. То, как он почти пульсирует, и моё тело начинает на это откликаться — не разумом, а нутром. Как будто каждая клеточка вокруг него начинает расправляться, говорить: да, это правильно.

— Я могу дальше? — он смотрел мне в глаза, и в его взгляде не было похоти — только трепет.

— Да. Только… всё ещё медленно.

Он осторожно вышел почти полностью, и вошёл вновь — глубже. На этот раз было лучше. Гораздо. Немного жгло, да, но теперь я чувствовала в этом жжении что-то сладкое. Как после глотка крепкого вина — сначала обжигает, а потом становится тепло. Его движение тронуло что-то внутри — не физическое, а эмоциональное. Словно с каждым сантиметром он входил в те уголки меня, куда прежде никто не заглядывал.

Я чувствовала себя уязвимой до слёз, и в то же время — почти гордой. Не потому, что «стала женщиной» — это клише. А потому что не сбежала, не спряталась. Потому что доверилась. Потому что позволила.

Каждое его осторожное движение будто учило моё тело новой грамоте. Мягкий ритм, тёплая полнота, лёгкое трение изнутри — и этот ток, который медленно расползался от бёдер вверх. Я ощущала, как внутри я словно распускаюсь — не просто принимаю, а встречаю его, как часть себя. Как родное.

Я выдохнула.

— Двигайся, — шепчу я, и в этом шепоте уже почти нет боли. Есть потребность. Есть желание. Есть доверие.

Он замирает, всё ещё внутри, и в этой тишине между нашими телами нет страха — только пульс. Его и мой. Я чувствую, как моё влагалище будто учится дышать им, медленно, с каждым мгновением принимая новую полноту. Горячее, тяжёлое, живое — он пульсирует в самой сердцевине, и с этим биением просыпаются нервы, доселе спящие, осторожные.

Он отстраняется едва, буквально на дюйм, и входит вновь. Осторожно, мягко, будто пробует воду, в которую не прыгал раньше. Я чувствую, как на кончиках нервов рождается движение — не боль, не острое, а приглушённое ощущение натяжения, как если бы внутри тянулась тонкая серебряная нить, вибрируя от каждого миллиметра трения.

"Так вот как это… быть женщиной?" — думаю я, не отводя взгляда от его глаз.

Он дышит неровно. Руки дрожат. Один его локоть упирается в кровать, вторая ладонь скользит по моей талии, будто ищет опору, будто хочет убедиться, что я реальна, что я здесь — открытая, принимающая, настоящая. И я — такая, какая есть. С жаром в груди, с ноющим низом живота, с первой волной, похожей на медленный прилив, тёплый и полный.

Он снова делает движение — чуть смелее. И я чувствую, как внутри меня появляется лёгкое давление, чуть глубже — и оно уже другое: нежное, волнующее, будто он касается чего-то, что ждало его всё это время. Не сразу приятно. Но странно правильно. Появляется влажность — моё тело готово, и я понимаю: сейчас всё станет легче.

— Быстрее… — шепчу, касаясь его губ.

И он слушается. Каждое его движение — как строка стиха, выученного наизусть, но произнесённого впервые. Я ощущаю, как его толчки становятся длиннее, чуть более настойчивыми. Внутри тянет, но уже не больно. Я ощущаю, как мои мышцы принимают ритм, обнимают его, держат. И моё тело — не просто принимает, а ведёт.

Мы целуемся — губами, дыханием, иногда взглядом. Его лоб касается моего, наши носы скользят друг о друга. Я чувствую, как капелька пота с его виска падает на мою грудь, оставляя след, и вдруг понимаю: я не хочу, чтобы это заканчивалось. Я хочу жить в этом мгновении. Быть внутри этого тепла.

Он шепчет моё имя, не как зов, а как молитву. Я слышу в нём и страх, и нежность, и восхищение. И отвечаю — не словами, а движением бедра, сжатием изнутри, вздохом, в котором — разрешение.

И где-то позади, едва различимо, играет музыка. И с каждым аккордом наши тела будто встраиваются в оркестр: толчки — как удар виолончели, дыхание — как вибрация скрипки, и скольжение — как шелест смычка по струне души.

Он входит глубже. И я чувствую — теперь уже по-настоящему — как приходит первое ощущение удовольствия. Не как взрыв, а как тепло, расползающееся от центра. Чуть влажное, чуть напряжённое. Клитор начинает отзываться — дрожью, тонкой, будто электрической. Ещё чуть — и он тронет нерв, что разбудит всё.

— Ещё… — выдыхаю я, не стесняясь.

Он понимает, меняет угол, проводит ладонью под ягодицы, помогает мне приподняться — и теперь каждый его толчок попадает точно туда. В точку, где всё во мне превращается в открытый цветок. Где боль превращается в зов. Где я чувствую — я здесь, я с ним, я хочу.

Я не помню, в какой момент начинаю шептать бессвязные слова, полустонать, царапать его плечи, закусывать губу. Только знаю: ритм ускоряется. Он дышит тяжело, как будто тоже на краю. Но сдерживается.

И я прошу:

— Не останавливайся…

И в этот момент волна поднимается. Я чувствую, как мышцы внутри начинают сжиматься, непроизвольно, в ритме нарастающего наслаждения. Тело само ведёт его, направляет. И он следует — уже не мальчик, уже мужчина.

Мир вспыхивает белым. И я знаю: я достигла.

Он чувствует это. Ещё два толчка — и его тело напрягается. Он замирает, дышит судорожно. Я чувствую, как он дрожит внутри. Его лоб касается моего. И в этой дрожи, в этой остановке — вся наша первая ночь. Полная. Нежная. Настоящая.

Мы остаёмся так — соединённые, запыхавшиеся, почти смеющиеся. И совершенно открытые.

Только дыхание, тяжёлое, замедляющееся, и редкие подрагивания внутри меня, как эхо того, что только что было.

Это случилось.

Я чувствую: во мне осталась его форма — как тёплая тень, как отпечаток ключа, который подошёл к замочной скважине. Боль ушла. Её место заняла тихая полнота, тяжёлое, но не давящее ощущение: я впустила его — не только телом, но и доверием. Как будто в одну ночь из девочки я стала чем-то большим. Не женщиной по паспорту — женщиной по выбору. По решению быть открытой.

Он замирает на секунду, потом медленно выходит, и я ощущаю, как моё тело, чуть опустев, всё ещё держит его, будто не хочет отпускать. Его движения осторожны — до нежности. Я вижу, как он стягивает презерватив, завязывает узелок и отходит, голышом, к мусорному ведру. Смешно, но трогательно — эта деталь словно подчёркивает, как он взрослый и при этом всё ещё мой, смущённый мальчишка.

Через мгновение он возвращается с влажной салфеткой, становится на колени и аккуратно, почти как ребёнка, вытирает мои бёдра. Я чувствую прохладу и заботу — и улыбаюсь, коснувшись его локтя:

— Мой аккуратный, любимый Мартин…

Он смущённо улыбается, даже не поднимая глаз, и я тяну его за руку к себе. Он ложится рядом, наши тела соприкасаются — голые, горячие, переплетённые не страстью, а уже чем-то иным: утешением, уверенностью, новой тишиной.

Музыка стихает — последняя нота тянется в воздухе, словно растворяется в нас. Комната пахнет влажной кожей, простынёй и чем-то домашним, едва уловимым, будто бы сама Нарва, этот старый панельный дом, накрывает нас своим одеялом.

Я прижимаюсь лбом к его ключице, слушая, как внутри него ещё стучит сердце — не в ритме страсти, а в ритме жизни.

Мы молчим.

И вдруг в голове вспыхивает:

"Завтра — Таллинн, Лисса, разговоры."

Но больше нет страха. Нет сравнения. Нет нужды оправдываться или притворяться. Завтра я встречу этот мир другой. Не идеальной — но цельной. С новым телом. С новой памятью внутри.

— Спасибо, что был таким… внимательным, — шепчу я.

Он поворачивает лицо ко мне, уткнувшись в мои волосы.

— Спасибо, что доверила.

И в этих словах нет юности. Нет неопытности. Только тишина, которая наступает после настоящего. После истины.

Наш первый секрет.

Наш огонь.

Наше да.

_________________________________________________

От автора. Книга пишется на специализированных писательских площадках. Здесь будут выкладываться только сексуальные сцены. Полную книгу можно будет почитать на https://litnet.com/ru/virael-de-la-fer-u12436481 или на https://author.today/work/462439

Обновление от 18.07. Текст обновлен и переписан. Товарищи пираты с сайта Sefan.ru. Убедительная просьба обновить текст и там.

А также удалить главы с 7 по 10 в "Двое суток в Нарве"

Во-первых там выложен старый текст, а во-вторых полная версия опубликована на ЛитРес. И во избежания проблем советую поступить так, как прошу.