— Ну, что, Екатерина Ивановна, как ваши дела? — Юлия Александровна поглядывала в свой блокнот с записями, припоминая себе детали нашего прошлого приема, и ожидающе заглядывала нам с мамой в глаза. Мы сидели напротив нее, на том самом кожаном диванчике, и смущенно жались друг к другу, предвкушая новые откровенные расспросы. Воздух в кабинете, как всегда, пахло кофе и чем-то стерильным.

— Хорошо, — тихо ответила мама, нервно проводя рукой по колену, стараясь не встречаться взглядом с психологом. — Всё хорошо, спасибо.

— Я в прошлый раз себе записала, — психолог провела пальцем по строке, ее взгляд стал цепким, профессиональным, — что вы обещали попробовать перейти от секса втроем к сексу вчетвером. Вместе с сыном. Чтобы он тоже получил полноценный сексуальный опыт в роли нижнего, принял свою природу. Вы прислушались к моему совету? Сделали этот шаг?

— Да... — мама кивнула, и на ее щеках выступил легкий, но яркий румянец. — Решиться на такое... это было очень непросто для меня, как для матери, но...

— Но что? — Юлия Александровна мягко подтолкнула ее, ее взгляд выражал неподдельный профессиональный интерес, смешанный с легкой, скрытой улыбкой. Она обожала эти моменты признаний.

— Но теперь... уже несколько месяцев... — мама запнулась, подбирая слова, ее пальцы бессознательно сжали край дивана.

— Несколько месяцев ваши друзья трахают вас обоих, и вам это объективно нравится? — перебила ее психолог, формулируя все прямо и без прикрас, как будто констатируя медицинский факт. — Научили ли они Андрея правильно сосать? Приучили ли его к анальному сексу? В попку тоже его ебут?

Мама в ответ лишь смущенно кивнула, опустив глаза, а я, чувствуя, как горит все мое лицо, уставился в узор на ковре, не в силах поднять взгляд. Воздух в кабинете снова стал густым и тяжелым от признаний, которые витали в нем, не произнесенные вслух, но понятные всем троим. От этого прямого, развратного вопроса по телу пробежали мурашки, и между ног предательски потеплело.

— Нравится, что твою маму ебут прямо рядом с тобой, да? — Юлия Александровна перевела свой пронзительный, изучающий взгляд на меня. Ее вопрос прозвучал как констатация факта, без осуждения, но с легким нажимом, требующим честности.

— Да, — я смущенно кивал, глядя в пол, но мои покрасневшие уши и дрогнувший голос выдавали все мое возбуждение и стыд. — Это как-то... заводит что ли. Сильно. Когда я вижу, как она... как они с ней...

— А вам, — психолог снова обратилась к моей маме, ее тон стал чуть мягче, но не менее заинтересованным, — вам нравится наблюдать, как... ну, например, как Андрей сосет член вашему другу? Он ведь это делает, верно? Вы присутствуете при этом?

Мама кивнула, нервно поправляя складки на юбке, хотя ее лицо постепенно светлело от возможности говорить об этом открыто, снимая груз с души.

— Сначала, конечно, было очень непривычно и... странно. Но потом... — она сделала паузу, собираясь с мыслями, и на ее губах появилась легкая, смущенная улыбка, — знаете, вообще мне очень нравится, когда мы с ним делаем это вместе. Параллельно. Это как-то... сближает, что ли. Я как будто чувствую его, его состояние, и понимаю его эмоции, его возбуждение. Это сложно объяснить. Как будто мы разделяем что-то очень важное, что нельзя разделить ни с кем другим.

— А вот это очень интересно, кстати, — Юлия Александровна сделала новую пометку в блокноте, ее перо быстро скользило по бумаге. — О чем вы думаете в такие моменты? Какая часть вас в этот момент главная? Как любовница, получающая удовольствие? Как женщина, видящая возбуждение мужчины? Или как мать, в конце концов?

— Это как-то сложно сказать словами... разделить, — мама задумалась, ее взгляд стал немного отсутствующим, будто она снова переживала те самые сцены. — Тут все вместе, перемешивается. Конечно, это меня очень заводит — и сама ситуация, и то, что я вижу. Но и одновременно... я чувствую, что я нужна своему ребенку именно сейчас, в этот момент. Что я могу ему помочь, подсказать, что я могу дать ему возможность получить то же удовольствие, что и я. И... — она посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнула та самая смесь стыда и нежности, которую я уже научился узнавать, — мне нравится, что мы стали больше времени проводить вместе с сыном. И что у нас теперь... общие интересы. Общие увлечения, если можно так это, конечно, назвать.

— Андрей, а ты что скажешь? — Юлия Александровна перевела свой внимательный, аналитический взгляд на меня, заставляя съежиться. — Что чувствуешь ты в эти моменты?

Я заерзал на диване, почувствовав, как под этим взглядом снова загораются щеки. Ответил как-то нескладно, первое, что пришло в голову, глядя куда-то в пространство между своими коленями:

— Мне нравится... когда мама кончает и громко кричит, когда ее... трахают. Когда в нее кончают. И еще нравится, что я могу... расслабиться рядом с ней и делать то, что мне хочется, что нравится. И еще меня очень возбуждает... — тут я запнулся, сглотнув комок в горле, не решаясь договорить, боясь произнести это вслух.

— Так-так, — мягко подбодрила психолог, ее голос звучал обезличенно-профессионально, но в нем угадывалось любопытство. — Говори все в открытую, не стесняйся, Андрей. Здесь безопасно. Что тебя возбуждает еще? Что именно?

— Что нас с ней... обзывают, — выдавил я почти шепотом, чувствуя, как горит все тело. — Грязно. Когда нас называют... ну, шлюхами, сосками... хуесосочками, подстилками... анальными опущенками, спермососками...

— А, я поняла, — Юлия Александровна тут же стала что-то быстро и размашисто записывать в свой блокнот, и начала вкрадчиво пояснять, не столько нам, сколько самой себе, будто озвучивая ход своих мыслей: — Это все та же базовая склонность к тотальному подчинению, но выраженная через призму унижений — вербальных или невербальных. Когда высшее сексуальное удовлетворение достигается не просто через физический акт, а путем добровольного стирания социальных и личных качеств, через низведение себя до уровня механического объекта для удовлетворения чужих сексуальных инстинктов. — Она подняла голову и говорила уже прямо нам, ее глаза блестели от интеллектуального возбуждения, будто она разгадала сложную загадку: — Другими словами, обычного, «равноправного» секса вам уже недостаточно. Вам необходима положительная обратная связь в виде унижений и оскорблений, которые ярко подчеркивают вашу нижнюю, подчиненную роль. Это действует на вас как катализатор — возбуждает еще сильнее и помогает достигать гораздо более ярких и интенсивных оргазмов. Вы как бы получаете подтверждение своей «правильности» в этой роли. Это ваша валюта, ваша награда.

Мы с мамой просто сидели и слушали, завороженные ее точными, как скальпель, формулировками, которые рассекали самую суть наших самых постыдных желаний. Психолог продолжала, ее слова текли плавно и уверенно, будто она читала лекцию по нашему внутреннему устройству:

— Именно этим и объясняется глубинная тяга Андрея не просто заниматься сексом, а делать это именно рядом с вами, Екатерина Ивановна. Вместе с вами. Опускаться вместе с ней, на ее уровень. Чувствовать себя так же, как она. Ощущать себя такой же шлюхой, такой же блядью, таким же инструментом для чужого удовольствия. — Она перевела взгляд на маму, и ее глаза стали пронзительными. — И вы сами... чем более грязно, похабно, унизительно вас трахают, тем сильнее вы на это подсаживаетесь. Это работает как самый настоящий наркотик! И чтобы следующий оргазм у вас был ярче, сильнее, чтобы он перекрыл предыдущий... — она вздохнула, подбирая самые точные слова, —. ..вам будет требоваться все больше.

— Больше чего? — неуверенно, почти испуганно переспросила мама, интуитивно понимая ответ, но боясь его услышать.

— Всего, — безжалостно, но спокойно ответила Юлия Александровна, разводя руками в изящном жесте. — Больше членов. Больше партнеров. Больше унижений. Больше грязи в словах и действиях. Больше похоти. Больше спермы везде и повсюду. И, в конечном счете, больше эмоций. Все более острых и все более извращенных. Ваша толерантность к разврату будет расти, как у наркомана — требуется все большая доза для достижения кайфа.

— Каких именно эмоций? — я робко попытался вклиниться в разговор, чувствуя, как по спине бегут мурашки, а в горле пересыхает.

— Ну, каких-то... шлюшечьих эмоций, — рассудительно, с легкой, почти хищной усмешкой ответила психолог, как будто давая определение новому научному термину. — Я даже не знаю, как точнее сказать. Ну, вот тебе, Андрюш, к примеру... — она снова посмотрела на меня, ее взгляд был одновременно изучающим и дразнящим, — понравилось ощущение большого члена в твоей попке? Сам процесс?

Я смущенно кивнул, уставившись в свои колени, и пробормотал, чувствуя, как жар разливается по всему телу:

— Сначала было немного больно и страшно... а потом... потом очень понравилось. Очень. Когда он... внутри.

— Ну, пока тебе этого хватает, — продолжила Юлия Александровна, ее голос звучал почти что пророчески, предсказывая неизбежное будущее, — а потом... а потом может начать казаться, что вам с мамой вместо одного члена на двоих, нужно два, три... или даже десять! Чтобы в рот, в жопу, и в каждую руку еще по два. — Она фыркнула, но в ее смехе не было веселья, лишь холодная констатация факта. — Я шучу, конечно, но, поверьте, это не так уж далеко от истины для подобных случаев. Ваши аппетиты будут расти. Это закономерность.

В кабинете повисла неловкая, тяжелая пауза, наполненная гулким тиканьем часов на стене. Ее прервала моя мама, глубоко вздохнув — то ли от усталости, то ли от грусти, то ли от смеси всего сразу, от осознания возможного будущего.

— Собственно... — она начала, запинаясь, ее голос дрогнул, — собственно, я и хотела у вас спросить... посоветоваться. Насчет... дальнейшего.

— Что именно? — наклонилась вперед Юлия Александровна, ее взгляд выразил живой, неподдельный, почти жадный интерес. Она обожала такие моменты, когда пациенты подбирались к самому сокровенному.

— У нас однажды... случилась одна история. Недавно. И я хотела бы, чтобы вы, как специалист, сказали, нормально ли это... и как нам дальше лучше поступить. — Мама нервно теребила край юбки, не в силах поднять глаза.

Психолог молча кивала, всем своим видом выражая полную готовность услышать что угодно, без осуждения. Ее пальцы уже потянулись к ручке, готовые зафиксировать каждую деталь.

Мама мялась, подбирая слова, а мне было невероятно неловко сидеть рядом, потому что я прекрасно знал, о чем она пытается сказать. Щеки горели огнем, и я чувствовал, как по спине снова побежали предательские мурашки.

— Однажды так получилось, что во время одной нашей... встречи... — она говорила обрывочно, с большими паузами, подбирая каждое слово, — вышло так, что вот... вот у моих друзей... как сказать-то?.. в общем, они разрешили...

— Екатерина Ивановна, — мягко, но настойчиво перебила ее Юлия Александровна, взглянув на наручные часы, — у нас с вами на все про все час. Говорите прямо, без экивоков. Что именно произошло? В этом кабинете вы можете говорить абсолютно все. Я все выслушаю и ни в коем случае не буду вас осуждать или критиковать.

Мама сглотнула, собралась с духом и выпалила на одном дыхании, словно прыгая в ледяную воду:

— В общем, я скажу... однажды получилось так, что мои друзья позволили своему сыну нас... — но на самом интересном месте она резко замолчала, словно язык не повернулся выговорить последнее слово. Ее взгляд метнулся на меня, полный вины и смущения.

— Ох, — удивленно воскликнула Юлия Александровна, ее брови поползли вверх, а в глазах вспыхнул настоящий, неподдельный азарт исследователя, нашедшего редкий экземпляр. — Какой... неожиданный поворот.

Мама лишь молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова, сжавшись в комок.

— То есть, вы хотите сказать, что их сын... вас оттрахал? И вас, Екатерина Ивановна, и Андрея тоже? — психолог произнесла это с подчеркнутой четкостью, чтобы убедиться, что правильно поняла, и ее перо уже замерло над бумагой, готовое к записи.

Мама снова кивнула, чуть отвернув взгляд в пол. Ее плечи напряглись, будто под тяжестью произнесенного.

— Его родители... — Юлия Александровна сделала паузу, вглядываясь в мамино лицо, — при этом присутствовали? Наблюдали за этим?

Мама молчала, ей было очевидно очень стыдно. Губы ее задрожали, и мне показалось, что она вот-вот заплачет от переполнявших ее противоречивых чувств. Видя ее состояние, психолог мгновенно переключилась на меня, ее голос стал мягче, но оставался собранным, профессиональным:

— Андрюш, хорошо, давай ты мне расскажешь честно. Что именно произошло в тот вечер?

Я, чувствуя на себе ее пронзительный взгляд, заговорил вместо мамы, запинаясь и глядя в свои колени, будто узор на ковре мог мне помочь:

— Сначала мы... мы занимались этим с мамиными друзьями. Потом они куда-то уехали по срочному делу, а мы с мамой остались у них в спальне одни. Отходили... просто лежали. И тогда... тогда их сын зашел в комнату. И сначала он... маму... — я замолчал, не зная, как это озвучить, чувствуя, как горит все лицо.

— Он вас изнасиловал? — громко, без обиняков, спросила психолог, ее глаза сузились, становясь жесткими. — Это было насилие? Он вас заставил?

— Я... я не знаю, — честно выдохнул я, чувствуя путаницу в голове. Стыд смешивался с воспоминанием о каком-то темном, запретном возбуждении.

— То есть как это «не знаю»? — она наклонилась ко мне ближе, ее голос стал настойчивее. — Он применял силу? Угрожал? Вам было неприятно, больно? Вы отказывались, сопротивлялись? Все произошло против вашей воли?

Я отрицательно покачал головой. В памяти всплывали смутные, разгоряченные образы — его руки, его дыхание, наше общее странное, пьянящее возбуждение, которое казалось тогда таким естественным.

Тут в разговор снова решила вступить мама, ее голос дрожал от сдерживаемых эмоций, но был тихим и твердым, будто она отстаивала нашу общую правду:

— Мои друзья... они сказали нам потом, уже когда вернулись... что они специально так все устроили. Что хотели своему сыну сделать такой... необычный подарок на день рождения. Чтобы он, наконец, стал мужчиной. По-настоящему. С помощью... опытной женщины и ее сына.

— Ну и как? — улыбнулась Юлия Александровна, и в ее улыбке читалась легкая, профессиональная ирония, смешанная с пониманием. — Стал он мужчиной, этот юноша? — Она сделала паузу, давая нам осознать вопрос, и продолжила, ее взгляд скользнул с мамы на меня: — То есть, если это было по обоюдному согласию, без принуждения, то, конечно, это нельзя классифицировать как изнасилование. Вам же, в конечном счете, понравилось? Вы получили удовольствие?

— Да, — тихо, но четко кивнула мама, и в ее глазах, наконец, мелькнуло что-то вроде облегчения, что это признание наконец вырвалось наружу.

Я, не поднимая глаз, кивнул рядом с ней, чувствуя, как камень с души сваливается, уступая место странному, виноватому спокойствию.

— И что тогда именно вас смущает? — психолог развела руками, демонстрируя искреннее непонимание. — В чем проблема, если все участники остались довольны?

Мама, запинаясь и путаясь в словах, начала быстро лепетать, выплескивая накопившуюся тревогу:

— Вы понимаете, он ведь их сын... и возраст у него... совсем мальчишеский, как у Андрея! Это же как если бы я... с собственным сыном того самого... — она не договорила, сжавшись от стыда, будто сама мысль была слишком ужасной.

— А у вас с Андреем не было между собой ничего подобного, да? — резко, почти машинально перебила ее психолог, сверяя что-то в своем блокноте, будто проверяя важный пункт.

— Нет, конечно нет! — мама всплеснула руками, будто отшатываясь от самой мысли, ее лицо исказилось в гримасе отвращения. — Так вот, он совсем юный еще! И пусть у него... достоинства уже не меньше, чем у его отца, — она густо покраснела, произнося это, — но мы же не вещи, не игрушки, чтобы так нас... передавать из рук в руки, как подарок!

— Погодите, погодите, — еще раз перебила ее Юлия Александровна, подняв руку, чтобы остановить этот поток. — Давайте по порядку. Вам лично — не понравилось? Это был разовый инцидент? Или он повторился?

Мама загорячилась, ее голос стал громче и обиженнее, в нем зазвучали нотки настоящей паники:

— После этого он... он стал часто приходить к нам в гости! И нам... нам в целом нравится, он старательный, ласковый даже, но дело же не в этом!

— А в чем тогда? — психолог наклонилась вперед, ее взгляд стал пристальным, почти гипнотизирующим. — В чем истинная причина вашего беспокойства, Екатерина Ивановна? Говорите прямо. Не прячьтесь за общими фразами.

— Ну, а вдруг он кому-нибудь расскажет?? — почти выкрикнула мама, и в ее глазах читался настоящий, животный страх, страх разоблачения и позора. — Вы же понимаете? Тем более он ведь учится с Андреем в одном классе! Они одноклассники! Он может проболтаться друзьям, а те — своим родителям, и тогда... тогда все... все узнают, какие мы... — она не договорила, сжав губы.

После этих слов в кабинете повисла долгая, гробовая пауза. Воздух стал тяжелым и звенящим от невысказанного ужаса. Юлия Александровна откинулась на спинку кресла, сложила руки домиком и несколько секунд молча смотрела то на маму, то на меня, ее лицо было абсолютно непроницаемым, словно она взвешивала каждый возможный исход.

— Та-а-ак, — медленно, растягивая слово, сказала Юлия Александровна. Она строго, изучающе стреляла глазами по нам с мамой, заставляя съежиться под этим рентгеновским взглядом. — Я же сразу вам говорила, что мне не нужно никаких имен и конкретных персонажей для работы. Но раз уж так случилось, что вы сами все выложили... — Она пронзительно, будто сверля, посмотрела прямо на меня: — Андрей, это что ли Вова Лапов?? — Ее взгляд, казалось, читал меня насквозь, выуживая правду без слов, видя все мои самые постыдные тайны.

Я молчал, потупив взгляд, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, перехватывая дыхание. Мама что-то беспомощно попыталась сказать, запнулась, но Юлия Александровна резким жестом остановила ее и сама продолжила, больше размышляя вслух, соединяя точки:

— Неожиданно! Да-а... Пару месяцев, говорите, а я-то, дура, думала, откуда по школе такой странный, похабный слушок пошел! Он сам мне, конечно, ничего не говорил, но я и раньше могла сама догадаться, что у парня не все просто. Его родители... — она усмехнулась, и в ее улыбке было что-то знакомое, почти заговорщицкое, — да, они довольно свободных, скажем так, нравов. Я с ними вне работы хорошо общаюсь. Светлана и Николай Лаповы... Очень интересно.

Мама, побелевшая как полотно, молча кивнула, подтверждая худшие опасения, ее пальцы судорожно сжали край дивана. Пока психолог что-то быстро и размашисто записывала в свой блокнот, мама робко, запинаясь, поправила ее, словно пытаясь хоть как-то смягчить ситуацию:

— Не пару месяцев, а всего месяц... и не каждый день, конечно, а иногда вечером, когда его родители не с нами... или после школы они с Андреем вместе приходят, и... — она запнулась, понимая, что своими уточнениями только сильнее топит нас.

Юлия Александровна резко перебила ее, подняв голову. На ее лице застыла смесь изумления и какого-то странного, почти хищного любопытства, будто она учуяла редкий психологический феномен.

— И вы сразу трусы снимаете, да? — она фыркнула коротким, веселым смешком, в котором слышалось скорее профессиональное изумление, чем насмешка. — Хех... Я, знаете ли, действительно удивлена. — Она покачала головой, все еще не до конца веря услышанному. — Лаповы... Ну надо же. Они всегда умели удивлять. Но чтобы вот так... своего же сына подключать к своим... играм. Интересный ход. Очень интересный. Рискованный, но, видимо, оправданный с их точки зрения.

Я не выдержал и встрял в разговор, чувствуя, что нужно как-то объяснить, как все происходит на самом деле, чтобы она поняла весь масштаб:

— Я обычно маме заранее звоню или пишу, когда мы с Вовой идем. И когда мы приходим, мама уже... голая нас встречает. В дверях. Стоит и ждет. И Вова... он уже привык. Он сразу ее... ну, начинает трогать. А я иду на кухню, воду попить или чего, а потом присоединяюсь.

— Ахах, — коротко, беззвучно рассмеялась Юлия Александровна, и ее смех прозвучал скорее как отклик на абсурдность ситуации, чем как веселье. — Ну а ты? — ее взгляд снова уперся в меня, требуя полной откровенности. — Тоже сразу раздеваешься?

— А я раздеваюсь, пока мама... — я запнулся, подбирая слова, чувствуя, как горит лицо, — пока мама ему... ну, сосет. В прихожей.

— И потом тоже берешь в ротик, да? — психолог с живым, неподдельным интересом слушала и нервно крутила ручку между пальцами, будто записывая мысленно каждую деталь. — Не отказываешься?

Я кивнул, уставившись в узор на ковре, не в силах поднять глаза:

— Если он попросит, то да, сосу. Чтобы ему было приятно.

Тут мама, словно оправдываясь или подтверждая мои слова, снова встряла в разговор, ее голос звучал тихо и немного виновато:

— Но он... он обычно просит. Почти всегда. Ему нравится, когда мы вместе сосем.

Юлия Александровна проигнорировала ее реплику и снова обратилась ко мне, ее голос стал чуть тише, более вкрадчивым, заставляя сосредоточиться:

— Андрюш, а как он просит? Что именно говорит? Какими словами? Можешь вспомнить?

Я помялся, почувствовав, как по спине бегут мурашки, но под ее настойчивым, почти гипнотическим взглядом все-таки выдавил смущенно, почти шепотом:

— Говорит... чтобы мы вставали на колени перед ним. И чтобы... сосали ему член. И лизали яица. Чтобы хорошо обслуживали. Как шлюхи.

— А как он вас с мамой называет в эти моменты? — Юлия Александровна не отпускала меня своим пронзительным взглядом, требуя полной детализации. — Андрюш, не стесняйся, говори, как есть. Дословно. Это важно.

Я сглотнул, чувствуя, как горит все лицо, и пробормотал, глядя в пол, будто узоры могли меня спасти:

— Ну... он говорит, что мы... хуесоски, ебаные бляди, дырки для члена... Говорит, что моя мама — шлюха, и я тоже шлюха... спермососки, подстилки, анальные жопы... ох... — я замолчал, смущенный собственными словами, которые звучали так громко в тихом кабинете.

— Вспомнил и возбудился, — незлобно, с легкой, понимающей усмешкой констатировала психолог, ее взгляд скользнул вниз, к моим сжатым коленям. Я лишь молча покраснел еще сильнее, подтверждая ее догадку, чувствуя предательское тепло между ног. — Тебе нравится сосать ему? Чувствовать его вкус?

— Да, — я кивнул, уже почти не задумываясь, повинуясь ее спокойному, но властному тону. — А еще он... шутит про нас с мамой. Говорит, что мы «семья шлюх», что мы «две девочки, пять дырочек».

— Но ты же не девочка, Андрюш, — мягко, почти матерински поправила она, но в ее глазах читалось любопытство.

— Да, я парень, — поспешно согласился я, — но он же так просто шутит. Для смеха.

— Пять дырочек, хех... — она усмехнулась себе под нос, делая какую-то пометку, и ее губы сложились в хитрющую улыбку. — А кончает он куда обычно? Какие у него любимые дырочки?

— Обычно... в попу. Или маме, или мне. Как получится. Иногда... в рот, если попросим.

— Тебе нравится с ним трахаться? Чувствовать его внутри себя?

— Ага, — кивнул я, чувствуя, как по телу разливается знакомый жар при этих воспоминаниях, заставляя меня ерзать на месте. — Он... он большой. И когда он кончает... это приятно.

— А в школе... — ее голос внезапно стал серьезнее, в нем появились нотки профессиональной озабоченности, — он не называет тебя «своей шлюхой» или «соской» при других? Я надеюсь, это остается только в ваших домашних... играх. Иначе это уже буллинг.

— Нет, Юлия Александровна, — я покачал головой, чувствуя искреннее облегчение от того, что могу сказать это честно. — Это только дома. Только когда мы одни. В школе мы... как обычные одноклассники. Иногда даже делаем уроки вместе.

Юлия Александровна внимательно кивала, выслушивая нас с мамой по очереди, и, взглянув на свои наручные часы, решила подвести черту, собрав пальцы в щепотку:

— Я думаю, что сегодня мы очень хорошо и продуктивно поговорили. Я многое поняла о вас, о вашей... уникальной динамике. Скажу прямо, — она сделала небольшую паузу, подбирая слова, — это немного меня шокирует, как профессионала. Но, в целом, это все очень интересно и показательно. Как минимум, с чисто научной, психологической точки зрения. А как максимум... возможно, мы обсудим это подробнее на следующей встрече. — Она сложила руки на столе, ее взгляд стал подводить итог. — Очень хорошо, что ваши природные сексуальные таланты и потребности находят выход и раскрываются! Конечно, не идеально, что это происходит с одноклассником Андрея и его родителями. Я имею в виду, что с точки зрения безопасности и конфиденциальности, лучше бы, чтобы такие отношения были подальше от школьного окружения. Но, — она развела руками, демонстрируя бессилие, — запретить вам встречаться с ними я не могу. Это ваше личное дело. Кстати, это лишний раз подтверждает то, о чем я говорила в самом начале — однажды вам захочется большего, вы будете искать новые ощущения, новых партнеров. И я не говорю, что это плохо. Это очень даже естественно. Вы ищете свой потолок в сексе, свои границы — и это абсолютно нормально.

Она перевела взгляд на меня, и ее выражение стало серьезнее, почти суровым.

— Андрюш, — начала она, — я еще раз спрошу тебя прямо, и я хочу честный ответ. Тебе правда хочется быть такой же, как твоя мама? Быть шлюхой? Быть... хуесоской?

— Ну, зачем же так грубо? — перебила мама, ее голос прозвучал обиженно и защищающе, она инстинктивно потянулась ко мне, как бы прикрывая от резких слов.

Юлия Александровна мягко, но твердо парировала, не отводя от меня глаз, ее взгляд был непреклонен:

— Екатерина Ивановна, я думаю, если бы у меня между ног был такой же член, как у Николая Лапова, вы бы сейчас не спорили со мной о формулировках, а стояли бы тут же на коленках с открытым ротиком, ожидая своей очереди. — Она едва заметно улыбнулась, но в ее улыбке не было насмешки, лишь холодная констатация факта. — Андрей, еще раз — то, что тебя трахают, унижают и используют рядом с мамой, тебя действительно не тревожит? Не вызывает внутреннего конфликта? Не кажется тебе это неправильным где-то глубоко внутри?

— Нет, — ответил я четко и сразу, уже почти без смущения, глядя ей прямо в глаза, чувствуя странную уверенность в своей правоте. — Мне нравится. Нам нравится. Мы вместе. И это... это правильно для нас.

— Тогда и я ничего не имею против, — заключила Юлия Александровна, ее голос снова стал профессионально-нейтральным, но в глубине глаз читалось одобрение. — Главное, чтобы вам самим это нравилось и приносило удовлетворение. И, Екатерина Ивановна, — она сделала легкий предупреждающий жест в сторону мамы, — будьте, пожалуйста, аккуратнее. Это все-таки очень интимные и деликатные моменты вашей с сыном... общей сексуальной жизни. Никто посторонний не должен об этом знать. Пусть вам кончают в жопу только в пределах вашей спальни, хорошо?

Мама послушно кивнула, избегая прямого взгляда, ее щеки пылали.

Юлия Александровна встала, давая понять, что прием окончен, ее силуэт четко вырисовывался на фоне большого окна:

— Ну, на сегодня, пожалуй, все. У меня уже время подходит к концу. Очень рада, что вы не постеснялись прийти и были столь откровенны. Надеюсь, когда вы придете в следующий раз, нам будет что обсудить и чем дополнить эту... уникальную картину.

Мы с мамой тоже поднялись с дивана. После коротких, смущенных взаимных любезностей («Спасибо», «До свидания») мы направились к выходу. Я выскользнул в коридор первым, жадно глотнув прохладного воздуха, а мама задержалась на секунду, чтобы поправить сумку.

— Катя! — психолог окликнула ее уже из глубины кабинета, когда мама была почти за дверью.

— Да? — мама обернулась на пороге, ее лицо выражало легкое недоумение.

— Без Андрея тебе скажу еще пару слов, — понизив голос почти до шепота, сказала Юлия Александровна, жестом подзывая ее обратно. — Вова, в целом, парень хороший. Не агрессивный. Я думаю, он пошел в своих родителей — любит доминировать в сексуальном плане, а вы с сыном ему идеально подходите как объекты. Но он еще молодой, горячий, может где-то что-то ляпнуть неаккуратно, похвастаться перед друзьями. Поэтому, — ее взгляд стал серьезным, предупреждающим, — лучше на телефон лишнего не снимайте. Никаких видео, никаких откровенных фото. Просто на всякий случай, для вашей же безопасности. Чтобы не было лишних улик.

— Хорошо, — мама понимающе кивала, ее взгляд стал более сосредоточенным. — Спасибо, что предупредили. Я учту.

— И еще! — психолог снова остановила ее, когда та уже собралась уходить, и на ее лице появилась та самая, знакомая по прошлым сеансам, хитрая ухмылка.

— Мм? — вопросительно посмотрела мама, задерживаясь в дверном проеме.

— Классная жопа, хуесосочка! — с той самой похабной, одобрительной ухмылкой подмигнула Юлия Александровна и смачно, со всего размаху шлепнула маму по ее шикарной, круглой заднице, отчего тотчас же раздался звонкий хлопок.

— Спасибо, — смущенно, но довольно улыбнулась мама и, уже выходя в коридор, на прощание слегка, совсем чуть-чуть, вильнула попой, демонстрируя ее во всей красе, будто говоря «знаю».

Юлия Александровна, закрывая дверь, и представить не могла, что в полутемном школьном коридоре нас с мамой уже поджидал сам Вова Лапов. Он прислонился к стене напротив кабинета, с беззаботной, самоуверенной ухмылкой на лице. Он ждал нас, чтобы вместе пойти к нам в гости. Чтобы продолжить то, о чем мы только что так подробно рассказывали. И по тому, как он окинул маму оценивающим взглядом, было ясно — сеанс терапии плавно перетекал в практическое занятие.

Продолжение следует...

(пишите комментарии, не стесняйтесь - мне будет очень приятно узнать ваше мнение! замечания, вопросы и предложения пишите в личку)