Андрей смотрел, как за окном электрички мелькают дачи, и ловил себя на мысли, что их с Васей дружба была чем-то самим собой разумеющимся, вроде смены времен года. Она началась в песочнице, где они дрались за совок, и продолжилась в школе, где они уже дрались за внимание Кати Семеновой.

Он с улыбкой вспомнил, как они вдвоем, пятнадцатилетние сопливые идо­лы, неделю вынашивали план, как пригласить ее на фильм, в итоге пошли втроем, и оба краснели так, что светились в темноте кинозала, как два парных помидора. Катя в итоге начала встречаться с парнем из параллели, но эта общая, несостоявшаяся любовь не разъединила, а, наоборот, накрепко спаяла их.

После школы их пути, казалось, должны были разойтись: Андрей — в университет, на программиста, Вася — в политех, на инженера. Но дружба оказалась сильнее. Они так же тусовались по выходным, так же обсуждали девушек, жизни и глупости, делились всем. Их связывало общее прошлое, которое было прочнее любого диплома.

Это прошлое было тем фундаментом, на котором все держалось. Фундаментом, в котором Андрей был абсолютно уверен. Пока не наступил сегодняшний вечер.

***

Комната Васи была такой же, как и всегда: постеры с играми, разбросанная одежда, пылящийся на полке старый глобус. Но сегодня в этом знакомом хаосе витало что-то чужое, незримое, что давило на плечи.

Вася сам затеял эту игровую сессию, с энтузиазмом расхваливая новое дополнение. Первые пять минут он играл яростно, почти агрессивно, словно пытался сбежать от собственных мыслей в виртуальную перестрелку. Его персонаж бежал впереди, и Андрей, улыбаясь, думал, что сегодня Вася в ударе — будет настоящая борьба.

Но запал иссяк так же внезапно, как и начался. Сначала Вася просто не уследил за флангом, и его подстрелили. Потом — запутался в управлении и взорвался на собственной же мине. В третий раз он просто застыл перед дверью, будто забыл, какую кнопку нажимать, и его расстреляли в упор.

На экране телевизора два их солдата снова бежали по разрушенному городу. Андрей шел впереди, уверенно огибая укрытия, его взгляд был сосредоточен. Солдат Васи плелся сзади, то врезаясь в стену, то останавливаясь посреди открытого пространства.

— Вась, прикрывай! — бросил Андрей, отстреливаясь от вражеского патруля. В ответ — тишина. Его персонажа скосила очередь. — Вася! Черт...

Андрей взглянул на друга. Тот сидел, сгорбившись, его пальцы бесцельно скользили по кнопкам геймпада, а взгляд был пустым и отстраненным, будто он смотрел сквозь экран в какую-то свою бездну.

— Эй, земля вызывает майора Василия, — уже без злобы, с нарастающей тревогой произнес Андрей. — Ты где? Что с тобой?

Вася медленно повернул голову, его глаза с трудом сфокусировались.

— Что? — его голос прозвучал глухо. — Да я... просто задумался.

— Задумался? — Андрей фыркнул, но тревога не уходила. — Похоже, ты там надолго застрял. Уже полчаса как не в игре. Тебя что-то гложет?

Вася резко, почти грубо, мотнул головой и уставился в экран, сжав джойстик так, что костяшки пальцев побелели.

— Да отстань, все нормально. Давай уже играть.

Но это было не нормально. Это молчаливое, напряженное отсутствие друга злило Андрея и настораживало куда сильнее, чем любая ссора.

Внезапно дверь в комнату приоткрылась, пропуская в комнату запах ванили и теплого теста.

— Мальчики, я собираюсь печь пирог. Вы будете? — Вера Николаевна стояла на пороге, поправляя прядь волос, выбившуюся из пучка. На ней был тот же самый, чуть потертый фартук, что и много лет назад. Для Андрея она всегда была больше, чем просто мамой друга. Почти второй мамой — той, что всегда накормит, выслушает и даст мудрый совет, не читая нотаций.

Вася вздрогнул всем телом от звука ее голоса, будто его ударили током. Спина друга мгновенно выпрямилась в неестественной, деревянной позе.

— Конечно, будем, Вера Николаевна! — с искренней теплотой ответил Андрей. — От вашего пирога никогда не откажусь.

— Нет... я... не хочу, — отрывисто пробормотал Вася, не отрывая воспаленного взгляда от экрана, где его персонаж бессмысленно бежал в стену. Его голос прозвучал неестественно глухо и отстраненно.

Вера Николаевна мягко вздохнула и с улыбкой пожала плечами.

— Как знаешь, сынок. Андрюш, значит, на тебя надежда.

Она подмигнула Андрею и, прикрыв дверь, удалилась.

В комнате повисла тягостная пауза. Андрей смотрел на Васю, который, казалось, застыл, затаив дыхание, пока не затихли шаги в коридоре.

— Вась, а с тобой все в порядке? — наконец нарушил молчание Андрей, чувствуя нарастающее недоумение. — Ты, вроде как, не в настроении, но это... Что случилось? Вы поссорились?

Он все еще искал простое, человеческое объяснение. Плохое настроение, усталость, мелкая бытовая ссора. Он видел напряжение, но еще не видел глубины пропасти, куда провалился его друг.

Тишина в комнате стала густой, липкой, воздух стал вязким словно патока. Вася все еще сидел, вцепившись в геймпад, но по его спине, напряженной до дрожи, было видно — он не здесь. Он где-то на краю.

— Вась? — снова, уже тише, позвал Андрей. — Серьезно, что с тобой? Ты как зомби.

Этот вопрос, кажется, сорвал какой-то последний предохранитель. Вася резко выпрямился, почти рывком, отбросил геймпад на диван. Когда он повернулся к Андрею, его глаза были лихорадочно блестящими с нездоровым огоньком внутри, а на скулах горел румянец.

— Ты не понимаешь, — его голос сорвался на хриплый шепот. — Я... я не могу на нее смотреть, Андрей. Последние полгода... я только о ней и думаю, представляю ее в разных позах. Голую.

Андрей нахмурился, не понимая о ком говорит друг. «О ней? О Кате Семеновой? О какой-то новой девушке, в которую он успел влюбиться и боится признаться?”

— О ком? — осторожно спросил он.

— О моей маме, — выдохнул Вася, и в этом слове не было ни капли сыновней нежности. Оно прозвучало пошло, жарко, по-мужски. — Ты же видишь? Видишь какая она? Ну посмотри на нее! Она... Она же просто...

Он замолчал, подбирая слова, и его дыхание сбилось.

— Она ведь не похожа на мам наших сверстников. Она... горячая. Молодая. Посмотри на ее сиськи. Большие, сочные. Они, блядь, едва умещаются у нее в лифчике. — От возбуждения по подбородку Васи потекла слюна. — Ходит по дому в этих своих платьях... Жопой виляет, которая хуя просит. Я не могу отвести взгляд, понимаешь? Совсем не могу.

Андрей слушал, и его мозг отказывался складывать эти слова в осмысленную картину. Вера Николаевна? Добрая, немного уставшая женщина, пахнущая пирогами? «Горячая»? Он видел того же человека, но через совершенно другое стекло — стекло сыновней любви и уважения. То, что видел Вася, было ему непонятно и оттого пугало еще сильнее.

— Вась... — он попытался вставить что-то разумное. — Ты в своем уме? Это же твоя мать. Ты понимаешь, что это ненормально? Может, тебе просто к психологу...

— ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ! — Вася внезапно крикнул, вскакивая с места. Его трясло, шорты оттопырились, перестав скрывать его стояк. — Я не хочу ее! Понимаешь? Я НЕ ХОЧУ ЕЕ САМ!

Он сделал шаг к Андрею, и его глаза горели уже не просто возбуждением, а чем-то темным, нездоровым. Руки тряслись, губы дрожали.

— Я хочу... я хочу видеть, как она стоит на коленях, открыв рот... Как другой мужчина... — Он произнес это слово нарочито четко, с каким-то болезненным сладострастием. — Трахает ее. В рот. Жестко. Чтобы он... чтобы он подчинил ее. Унизил ее. Взял ее, понимаешь? ВЗЯЛ СИЛОЙ! И чтобы я видел, как она... как она подчиняется. Как становится покорной сучкой! Ты, Андрюх... Сделай это! Я хочу видеть как ты...

Андрей отшатнулся. Он физически почувствовал тошнотворную волну от этих слов. Его взгляд непроизвольно скользнул вниз, и он с ужасом заметил степень возбуждения друга. Нездоровую, болезненную. Это физическое подтверждение его слов сделало их не просто бредом, а осязаемым, мерзостным фактом.

Вася, увидев этот испуганный взгляд, полный отвращения, вдруг поник. Пламя в его глазах изменилось, сменившись паническим осознанием непринятия. Он тяжело дышал, весь пунцовый от ярости и невыносимого возбуждения. Рука сама коротко коснулась члена, через шорты.

— Я... — он попятился к двери, не в силах больше встречать взгляд Андрея. — Прости... Мне надо... Мне...

Он резко сорвался с места и выбежал из комнаты, четко давая понять, куда и зачем он направляется — снимать то самое, напряжение, что свело его с ума.

Андрей остался сидеть один. В ушах стоял оглушительный звон. Комната, еще несколько минут назад бывшая крепостью дружбы, теперь казалась чужой и враждебной. Друг, которого он знал всю жизнь, только что сгорел у него на глазах, оставив после себя лишь горстку пепла с отвратительным, чудовищным зловонием темной тайны.

***

Андрей все еще сидел в оцепенении, пытаясь осмыслить услышанное, когда в дверь снова постучали.

— Андрюш, можно тебя на секунду? — Голос Веры Николаевны прозвучал так же мягко и обычно, как будто в мире ничего не произошло.

Этот привычный, теплый голос вернул его к реальности. Жестокая, абсурдная реальность. Он встал, чувствуя себя автоматом. Единственной ясной мыслью в его голове было: «Надо ей сказать. Она должна знать, что творится с ее сыном. Может, она поможет ему... сводит к врачу».

Он вышел в коридор. Вера Николаевна стояла, держа в руках пустой кухонный половник.

— Извини, что отрываю, — улыбнулась она. — Готовлю пирог, а нужные формы для выпечки лежат на самой верхней полке. Мой богатырь куда-то запропастился, — она кивнула в сторону прихожей, где висела куртка Васи, — а я, хоть убей, не дотянусь. Поможешь?

Андрей бросил взгляд на куртку друга. Мелькнула мысль: «Дрочит он в туалете, думая о том, как кто-то унижает его мать».

— Конечно, Вера Николаевна, — тут же согласился Андрей, следуя за ней на кухню.

В его голове лихорадочно строились и рушились фразы. «Вера Николаевна, мне кажется, Васе нужна помощь»... «Вы не находите, что Вася последнее время странно себя ведет?»... «Ваш сын только что признался мне, что...» Нет. Он не мог. Как вообще сказать такое? Слова застревали комом в горле, обжигая и не находя выхода.

Он вошел на кухню, где пахло тестом и яблоками, — царство уюта и нормы, которое его друг так яростно, так по-чудовищному отверг. Андрей без труда нашел стопку металлических форм, снял их и протянул Вере Николаевне.

— Держите.

— Спасибо, Андрюша, — она взяла формы, и улыбнулась ему. — Выручил.

Он кивнул и развернулся, чтобы уйти, но ноги не слушались. Он замер на пороге, чувствуя, как тяжесть только что услышанного приковывает его к этому месту. Уйти сейчас — значит оставить все как есть, сделать вид, что ничего не произошло. А он не мог. Он был соучастником чудовищной тайны, и груз ответственности давил на него, не позволяя просто уйти в комнату и ждать, пока Вася вернется.

— Андрей? — Вера Николаевна обернулась и увидела его застывшую фигуру в дверях. Ее взгляд стал внимательнее, участливее. — Что-то случилось?

Он открыл рот, чтобы наконец излить хоть часть этого ужаса, но снова не смог. Слова были как ножи. Он лишь бессильно покачал головой. Вера посмотрела на него, на его бледное, растерянное лицо, и ее выражение смягчилось. Она, конечно, списала все на мальчишескую ссору.

— Знаешь что, — сказала она, таким тоном, каким говорят с расстроенным ребенком, — раз уж ты здесь, помоги мне, ладно? Руки у меня заняты, а теста получилось много. Хватит на два пирога. Помоешь посуду? А то я всю раковину заляпала.

Это было не предложение, а спасение. Простая, бытовая задача, которая позволяла остаться, оттянуть мучительный разговор и в то же время не уходить с поля боя. Андрей с облегчением кивнул.

— Да, конечно.

Он подошел к раковине, и включил воду. Пар от горячей воды смешался с запахом ванили. Он стоял спиной к Вере Николаевне, но уже чувствовал ее присутствие иначе — не как уютный фон, а как нерешенную, страшную загадку, витающую в воздухе.

***

Андрей стоял у раковины, счищая липкое тесто с большой миски. Горячая вода обжигала пальцы, но он почти не чувствовал боли — его сознание было занято другим. Он ловил каждое движение Веры Николаевны, отражающееся в темном стекле кухонного фасада.

Сначала он видел то, что всегда: женщину в фартуке, хозяйку на своей кухне. Но затем, будто проступая сквозь этот образ, начали проявляться другие детали. Слова Васи висели в воздухе ядовитым туманом, окрашивая все в свои цвета.

«Она ведь не похожа на мам наших сверстников»

Вера наклонилась, чтобы достать что-то из нижнего шкафчика. И Андрей, против своей воли, остановил взгляд чуть ниже плавного изгиба ее спины, на круглой и аппетитной попе, под тонкой тканью домашнего платья, плотно прилегающей к коже, очерчивающей каждый изгиб. Раньше он видел в этом просто движение. Теперь — грацию, привлекательность, сексуальность. Перед ним была не мама его друга, а соблазнительная женщина.

«Она... горячая. Молодая»

Вера выпрямилась, откинув со лба прядь волос тыльной стороной ладони. Легкое движение, полное бессознательной женственности. Андрей вдруг с поразительной ясностью осознал, что она не выглядит на свои 42, совсем нет. Что в ее усталой улыбке нет и намека на старость. Что это не «мама Васи», а... страстная, желанная женщина. Которой он захотел обладать.

«Ходит по дому в этих своих платьях... Жопой виляет, которая хуя просит»

Платье и правда было легким, ситцевым, и оно обрисовывало ее фигуру, когда она двигалась между столом и плитой. Не вызывающе, нет. Но... подчеркивало. Андрей почувствовал, как по его щекам разливается краска. Он судорожно потянулся за губкой, делая вид, что усердно трет уже чистый борт миски. В штанах стало тесно от мыслей о том, как он задирает ее платье и входит в нее. Жестко. Грубо. Силой.

— Андрей, будь добр, подай ту мисочку, — ее голос заставил его вздрогнуть.

Он обернулся и встретился с ней взглядом. Вера смотрела на него тепло, по-матерински. Но теперь, отравленный признанием Васи, он увидел в этой теплоте что-то еще. Возможность. И это было так притягательно, так запретно, что у него свело желудок. В паху стало больно от того, что твердеющему члену не хватало место в тесных джинсах.

Он протянул ей миску, и их пальцы соприкоснулись коснулись. На этот раз это прикосновение показалось ему обжигающим, словно разряд или удар током. Он почувствовал не просто кожу, а ее тепло, легкую шероховатость от работы с тестом. Он представил, как эти же руки лежат у него на бедрах, пока он трахает ее в рот... Он резко отдернул руку.

«Я хочу видеть, как она стоит на коленях... Как другой мужчина... Трахает ее. Жестко.»

Эти слова прозвучали в его голове с пугающей отчетливостью. Он смотрел на Веру, на ее склоненную над столом фигуру, на беззащитную задницу, и его разум, зараженный, начал подбрасывать образы. Чужие, насильственные, отвратительные, и столь сладостные. Он увидел ее не хозяйкой, а... объектом. И самое ужасное — в глубине души, в самом темном уголке, ему стало интересно. Он захотел сделать все то, о чем говорил Василий. Унизить ее, взять силой, задрать ее халат и войти, не заботясь ни о чем. Использовать. Трахать.

Он резко отвернулся к раковине, схватился за край столешницы, судорожно глотнув воздух.

«Нет. Нет. Нет. Это Вера Николаевна. Она всегда была ко мне добра. Она как вторая мать. Это извращение. Это болезнь Васи, а не моя!»

Он мысленно кричал на себя, пытаясь заглушить шепот навязанного, тлетворного восприятия. Он изо всех сил пытался вернуть тот старый, чистый образ — образ женщины, которая зашивала ему порванные в драке штаны и кормила пирогами, когда родители задерживались на работе. Но все было тщетно. Вместо этого, перед его глазами она стояла на коленях, с намотанными на его кулак волосами, покорно открытым ртом, готовым принять его.

— Все в порядке, Андрей? — снова послышался ее голос, теперь с ноткой беспокойства.

Андрей медленно повернулся к Вере Николаевне. Он видел ее тревожно приподнятые брови, слегка приоткрытые губы. Но вместо тепла и заботы, которые он всегда читал в ее взгляде, теперь он видел лишь объект желания и власти. Слова Василия пульсировали в его висках: «...жопой виляет, которая хуя просит». Его лицо стало каменным, глаза сузились до щелочек. Все внутри него будто переломилось. Разум отступил, уступив место темному инстинкту.

— Молчи, — его голос, низкий и хриплый, прозвучал как удар хлыста. Он шагнул к ней, отрезая путь к выходу. Руки Андрея впились в ее плечи, сжимая так, что кости затрещали под пальцами. Он толкнул Веру к столу, резко нагнул вперед. Тонкая ткань платья натянулась на ее круглую, упругую задницу. Андрей не стал медлить — грубо запустил руку под подол, срывая хлопковые трусики одним рывком. Кожа Веры Николаевны под его ладонями была горячей и влажной от испуга. Она ахнула, попыталась выпрямиться, но он придавил ее спину всей тяжестью тела. Его свободная рука расстегнула джинсы, высвобождая напряженный, каменеющий член. Он не стал готовить ее, не стал ласкать. Одним мощным толчком Андрей вогнал свой член глубоко в ее узкую, сопротивляющуюся киску. Вера вскрикнула от боли и неожиданности, ее тело дернулось под ним. Тепло и теснота ее влагалища обожгли его, заставив застонать от первого же толчка.

— Лежи! Хули вырываешься? Ты ведь этого хотела, сука! — рычал он, впиваясь пальцами в ее бедра, оставляя синяки. Его бедра работали как поршни — резко, глубоко, без ритма, только грубая сила. Каждый толчок вгонял член Андрея до самого основания в ее сжимающийся проход. Он чувствовал, как стенки влагалища Веры обтягивают его ствол, горячие и влажные, чувствовал запах ее волос, смешанный с запахом пота и ее возбуждения. Его яйца шлепали о ее мокрую промежность с мокрым звуком. Она этого и впрямь хотела. Он видел, как ее руки судорожно сжимают край столешницы, как трясется ее спина. Это зрелище, ее униженная поза, ее тихие всхлипы возбуждали Андрея сильнее любой ласки. Его член пульсировал внутри нее, требуя разрядки. Он ускорился, яростно долбя ее узкую щель, пока первый мощный оргазм не вырвался из него с хриплым рыком. Горячая сперма брызнула глубоко внутрь нее, но Андрей не остановился. Он вытащил мокрый от спермы и смазки член, перевернул Веру на надавил на ее плечи, опуская на колени.

— Открой рот, шлюха! Соси! И смотри мне в глаза! — Его голос был холоден и властен. Вера Николаевна, со слезами на щеках, но с диким блеском в глазах, покорно раздвинула губы. Она взяла его в рот, покорно опустив руки вниз, ее язык скользил по напряженной вене. Андрей стоял над ней, глядя вниз, на ее унижение. Он видел тень в дверном проеме — Вася прижался к косяку, его рука яростно двигалась в кармане спортивных штанов, лицо искажено смесью восторга и зависти. Мысль, что друг наблюдает за тем, как он использует его мать, как рабыню, подстегнула Андрея. Он грубо впился пальцами в ее волосы, намотал их на кулак, начал жестко трахать ее горло, вгоняя член глубоко в глотку. Вера давилась, слезы текли ручьем, но она сосала с рабской покорностью. Второй оргазм Андрея был короче, резче. Он выдернул член и кончил ей на лицо, белые капли падали на веки, щеки, губы. Она не противилась, лишь тяжело дышала.

— Теперь на стол. Жопой ко мне. Выше! — Андрей шлепнул ее по мокрой промежности. Вера, дрожа, взобралась на стол, оперлась на локти, выгнув спину дугой. Ее задница была красной от его ударов, влажной и блестящей от спермы и ее собственных выделений. Андрей стоя сзади, запустил два пальца в ее растянутую киску, ощущая горячую влагу и пульсацию стенок после его предыдущего вторжения. Он вошел снова с хриплым рыком, его руки сжимали ее бедра так, что темнели пятна от пальцев. Он трахал ее медленнее, но глубже, целясь в шейку матки, каждый толчок заставлял тело Веры содрогаться. Она застонала протяжно, глубоко, ее пальцы вцепились в скатерть. Оргазм накрыл ее внезапно, волной — тело затряслось в судорогах, влагалище сжалось вокруг его члена как тиски. Андрей почувствовал, как ее киска льет горячую жидкость ему на яйца. Это зрелище, ее полное подчинение и дикая реакция, взорвало его третий раз — он вогнал член до упора, кончая в нее, его живот судорожно дергался.

Вася у проема задыхался. Он видел спину друга, яростно двигающуюся, слышал влажные шлепки кожи о кожу, видел лицо матери, все еще измазанное в сперме Андрея, прижатое к столу, ее полуоткрытый рот, из которого вырывались прерывистые стоны — не только от боли, но и от наслаждения. Его собственная рука работала в кармане с бешеной скоростью. Он чувствовал запах секса и пота, доносящийся с кухни, видел, как сперма Андрея вытекает из растерзанной киски матери и капает на пол. Эта картина унижения и похоти была слаще любого наркотика. Его кулак сжимал набухший член до боли, и он кончил сам, тихо, сдавленно, сперма пачкая внутреннюю сторону штанов. Темный восторг и жгучая ненависть смешались в нем — он хотел видеть больше. Гораздо больше.

Андрей вытащил мокрый член из Веры Николаевны. Его дыхание было хриплым, грудь поднималась и опускалась резко. Он похлопал ее по покрасневшей, горячей заднице, оставляя отпечаток ладони на влажной коже.

— На пол, сука. На четвереньки. Лижи, что натекло.

Голос Андрея звучал как скрежет железа по камню. Вера опустилась на колени на линолеум, покрытый лужицей спермы. Она наклонилась, коснувшись языком холодной, липкой жидкости. Соленый вкус смешивался с трепетом унижения. Ее спина выгнулась дугой, дрожащие руки упирались в пол. Андрей стоял над ней, наблюдая, как ее язык слизывает его семя с пола. Шея Веры была напряжена, капли пота скатывались по вискам. Он видел, как ее влагалище пульсирует, выдавая новую волну прозрачной смазки. Это зрелище разожгло его снова. Его член, еще мягкий после третьего оргазма, начал набухать, тяжелея и покалывая.

Андрей грубо схватил ее за бедра, поднял выше. Его пальцы впились в упругие ягодицы, растягивая щель ануса. Она застонала, попыталась вырваться, но он пригвоздил ее к месту наступив ей на голову и прижимая ее к полу. Без предупреждения, без подготовки, Андрей резко вогнал два пальца глубоко в ее узкую задницу. Вера вскрикнула от боли и неожиданности, тело дернулось как на крючке. Он чувствовал ее горячие, сопротивляющиеся мышцы, плотно обхватившие его суставы. Его пальцы двигались внутри нее с жестокой силой — то быстро долбя, то проворачиваясь, растягивая кольцо сфинктера до жгучей боли. Запах пота, секса и ее покорного страха смешивался в его ноздрях. Она скулила, опустив лоб на холодный линолеум, слюна капала на пол. Андрей видел, как ее влагалище пульсирует в ответ на каждый толчок его пальцев в анус, выдавая струйки смазки. Его собственный член, висящий между ног, начал тяжелеть и каменеть, наполняясь кровью с каждой грубой фрикцией в ее заднем проходе.

— Все в порядке, Андрей? — снова послышался ее голос, теперь с ноткой беспокойства.

Он вынырнул из темных грез своих извращенных фантазий.

— Да, — его собственный голос прозвучал хрипло. — Просто... вода слишком горячая.

Он глубоко вдохнул и выдохнул, заставляя дрожь в руках утихнуть. Он снова принялся за посуду, уже не поднимая глаз, смотря только на пену в раковине. Он отсекал навязчивые мысли, одну за другой, как сорняки. Это была битва, и он был полон решимости ее выиграть.

— Ну, вот и все, — Вера Николаевна поставила последний пирог в духовку, вытерла руки об фартук и обернулась к Андрею, сдержанно и тепло поцеловав его в щеку. — Спасибо тебе большое, помощник. Без тебя я бы гораздо дольше возилась.

Андрей кивнул, вешая мокрую тряпку на сушилку и стараясь скрыть свой стояк. Вода остыла, и вместе с ней остыл разум Андрея, но не тот лихорадочный жар, что все еще охватывает его. Он посмотрел на Веру — и наконец-то снова увидел в ней мать друга, заботливую женщину. Не объект чужой больной фантазии, а живого человека. Он увидел капельку пота у нее на виске, легкую усталость и тревогу в уголках глаз, добрую и немного грустную улыбку. Увидел женщину, которая просто готовила пирог для своего сына и его друга.

Стыд накатил новой волной, но на этот раз — чистый и ясный. Стыд за те мимолетные, чужие мысли, что посмели запятнать что-то простое и хорошее.

— Всегда рад помочь, Вера Николаевна, — сказал он, и голос его прозвучал почти нормально, лишь с легкой хрипотцой.

Он больше не пытался заговорить о Васе. Мысль об этом теперь казалась ему кощунственной. Он не мог бросить этот груз в ее хрупкий мир, отравить уютную кухню той грязью, что выплеснул ее сын. Это была бы не помощь, а предательство — и по отношению к ней, и по отношению к самому себе, к тому, кем он всегда был.

— Ладно, пойду, проверю, как там Вася, — сказал Андрей, чувствуя, как почва уходит из-под нога. Его решение было принято.

— Иди, иди. Пирог минут через сорок будет готов, — улыбнулась она ему в ответ, и в этой улыбке было столько безусловного доверия и какой-то печали, что ему захотелось плакать.

Андрей вышел из кухни, не оглядываясь. В коридоре он на секунду остановился, прислонившись лбом к прохладной стене. Он глубоко дышал, выдыхая из себя остатки ядовитого тумана. Он поборол искушение — или так ему казалось. Он выбрал свою правду, свой мир, где Вера Николаевна была просто Верой Николаевной, а не персонажем извращенной фантазии.

Он вернулся в комнату, чувствуя невероятную усталость, но и странную, горькую ясность. Битва была выиграна. Но война — только начиналась.

***

Андрей вернулся в комнату. Вася уже сидел на своем месте, наглухо включившись в игру. На экране их солдаты бежали по тому же виртуальному городу. Все было так же, как час назад, но все было совершенно иначе.

Вася не обернулся, не сказал ни слова. Он лишь молча протянул Андрею его геймпад. Рука была чуть влажной, от... Андрей не хотел знать от чего. Он взял геймпад, ощущая ледяную тяжесть в пальцах.

— Го? — единственное слово, которое Вася смог выдавить из себя. Оно прозвучало хрипло и неестественно.

— Го, — кивнул Андрей, опускаясь на диван.

Они начали играть. Больше не было ни смеха, ни подначек, ни азартных споров о тактике. Только короткие, необходимые реплики, отточенные до безличного функционала. Изредка Вася хрипло бросал «Аптеку возьми» или «Слева», и Андрей так же безжизненно отвечал «Ага» или «Я в курсе».

Андрей смотрел на профиль Васи, освещенный мерцанием экрана. Это было лицо его друга, человека, с которым он делил все самое важное за последние десять лет. Но теперь между ними лежала пропасть, глубокая и молчаливая, как океан. Он знал о Васе нечто такое, что нельзя было забыть или отвергнуть. Вася знал, что он знает.

Они сидели плечом к плечу, их аватары на экране сражались бок о бок, но каждый был в полном одиночестве. Андрей чувствовал, как эта тишина давит на уши, становясь почти оглушительной. Он пытался сосредоточиться на игре, но мысли возвращались к кухне, к Вере Николаевне, к тому, как он сумел оттолкнуть от себя тень. Как отростки этой тени, метастазами прогрызают новый путь в его разум.

Из кухни повеяло сладким, обволакивающим запахом готового яблочного пирога. Тем самым запахом, что всегда был символом уюта и покоя. Теперь он казался Андрею горьким и сухим, словно пепел.

Они просидели так до самого вечера, пока Вера Николаевна не позвала их к столу. Но оба знали — за столом они сядут уже другими людьми.