Это стало полной неожиданностью. На работе, вручая толстый конверт с пожелтевшими от времени бумагами, начальник многозначительно хлопнул меня по плечу: «Оздоровись, коллега! Тебе положено». В конверте лежала путевка в санаторий «Волна» на черноморском побережье.

Ну что сказать? Халява не бывает абсолютно хорошей. На дворе стоял ноябрь. Хмурое, низкое небо над городом нависало, как мокрая вата, а мне предстояло ехать «греться на море». Угораздило же меня... Какой может быть отдых, когда за окном поезда проплывали голые, промерзшие поля, а в голове неотвязно вертелась мысль: «Ноябрь... Ну какое там море?»

Санаторий «Волна» оказался в высшей степени посредственным. Многоэтажная коробка цвета выцветшей охры, с облупленным фасадом и вестибюлем, пропахшим нафталином и тушеной капустой. Лифт скрипел так, будто его душили за горло, а в номере, несмотря на обещанный «евроремонт», от стружки паркета исходил легкий запах сырости.

Но главное — это был контингент. Сплошь пенсионеры да инвалиды. Казалось, я попал в заповедник размеренной, почти остановившейся жизни. С утра до вечера коридоры и территории санатория неторопливо бороздили коляски и шагали, опираясь на палочки, седые старушки в пуховых платках. Они обсуждали давление, процедуры и достоинства столовской манной каши. Я чувствовал себя белой вороной, затерявшимся космонавтом в этом царстве тихого покоя и артрозов.

Первые два дня я провел, уставившись в экран ноутбука в своем номере, изредка выбираясь на балкон, чтобы с тоской посмотреть на свинцовое море. Оно шумело и било тяжелыми валами о бетонный волнорез, а холодный ветер срывал с него соленую водяную пыль. Не отдых, а наказание какое-то.

Все изменилось на третий день.

Прогуливаясь по пустынной набережной, я любовался – или пытался любоваться – холодным морем. Оно было иным, не курортно-открыточным, а суровым и по-осеннему величественным. Свинцовые волны с глухим рокотом накатывали на гальку, а ветер, резкий и соленый, гулял по промозглому бетону, не встречая на своем пути ни души. Изредка мне попадались редкие прохожие – такие же одинокие фигуры, кутающиеся в пальто, спешащие в неизвестность.

Одно было хорошо: лавочки всегда имели свободное место. Я выбрал одну, самую крайнюю, на самом обрыве, и опустился на холодное дерево. Можно было сесть, закурив, и просто смотреть вдаль, туда, где небо сливалось с водой в сплошную серую хмарь. Меня всегда завораживало это бесконечное, монотонное движение – бег волн, сменяющих друг друга. Оно вводило в странный транс, отключая суетные мысли, растворяя «я» в этом равнодушном и вечном гуле. Сознание пустело, оставалось лишь первобытное созерцание.

И вот так я сидел, наверное, уже полчаса, почти окоченев от холода, но не в силах пошевелиться. Солнце, бледное и безжизненное, клонилось к горизонту, окрашивая свинцовую гладь жидким матовым золотом. Вдруг этот гипнотический сон нарушил голос – мягкий, но четкий, прозвучавший прямо над моим плечом:

– Молодой человек, можно составить вам компанию? Или вы так проникновенно беседуете с морем, что посторонние неуместны?

– Отчего же, присаживайтесь, – прозвучало почти само собой, и я сам удивился собственной любезности, этой спонтанной, легкой готовности к общению. Абсолютно не свойственно мне, закоренелому городскому отшельнику, чья обычная реакция на вторжение в личное пространство – напряженная вежливость или откровенное раздражение. Видимо, этот странный «отдых» все же начал потихоньку делать свое дело, растворяя накопленные стрессы и тревоги в монотонном, убаюкивающем шелесте накатывающих волн.

Незнакомец, легко двинувшись, занял место на скамье, сохраняя тактичную дистанцию. Он не смотрел на меня, его взгляд, как и мой до этого, был устремлен в бесконечную серую даль.

–Красиво, да? – начал он как бы невзначай, и в его голосе не было ни вопросительной интонации, ни ожидания ответа. Скорее, это было тихое, констатирующее согласие с миром, констатация общего для нас факта.

Это был мужчина лет пятидесяти, солидный, как показалось на первый взгляд. В его осанке, в спокойном положении рук, лежащих на коленях, чувствовалась привычка к уверенности. Но не та, что рождена должностью, а какая-то внутренняя, фундаментальная. Его лицо, со следами былой смуглости и сеткой морщин у глаз, почему-то безотчетно вызывало доверие. В нем читалась усталость, но не опустошенность, а скорее – мудрое понимание.

– Очень, – ответил я, и два этих простых слова вдруг наполнились новым смыслом. – Люблю море.

– А оно всегда разное, – заметил он, и в его глазах мелькнула теплая искорка. – Сергей.

Так, под аккомпанемент ноябрьского прибоя, началось наше знакомство с Сергеем.

Больше ничего примечательного в тот вечер не случилось. Наша милая, ни к чему не обязывающая беседа постепенно сошла на нет, уступив место комфортному молчанию, после чего мы разошлись, обменявшись номерами телефонов с той самой легкой формальностью, которая оставляет за обеими сторонами право не звонить никогда.

Мой номер в санатории встретил меня знакомым духом нафталина и отчаяния. Двое моих соседей, чей ночной храп мог бы посоперничать с гулом взлетающего боинга, уже вовсю готовились ко сну. Мысли о том, чтобы провести здесь вечер, не было и в помине. Спасало одно: погода, наконец, смилостивилась над побережьем. За окном стояли ясные, по-настоящему крымские дни, и +17 на солнце, в безветрии, ощущались как самые что ни на есть комфортные +25.

Прошло три дня. Три дня, наполненных тоскливым однообразием процедур, соседских всхлипов и разговоров о болячках. Контингент постояльцев вызывал глухую тоску, и я отчаянно жаждал простого человеческого общения – с тем, с кем можно поговорить не о давлении, а о жизни. И тут зазвонил телефон. «Сергей», – горело на экране.

– Привет, не отвлекаю? – раздался в трубке его спокойный, узнаваемый голос.

–Нет, что ты, – ответил я, и сам почувствовал, как расплываюсь в улыбке. – Очень рад слышать.

–Тогда у меня для тебя нескромное предложение. Есть у меня одна бутылочка отменного вина, которая явно скучает без хорошей компании. Не составишь ей пару?

Я рассмеялся. Искренне и легко.

–Предложение и впрямь нескромное, – сказал я. – Но отказываться я не стану.

–Отлично. Записывай адрес.

Вот так запросто. Ну прямо какая-то авантюра! Но именно этого драйва, этой искры непредсказуемости мне в этом размеренном царстве покоя так отчаянно и не хватало.

Добираться пришлось на рейсовом автобусе, который неспешно петлял по извилистому серпантину, открывая с каждым поворотом все новые, захватывающие дух виды: темнеющие в предвечерней дымке горные хребты, долины с призрачными силуэтами кипарисов и далекие, золотящиеся на закате, пятна поселков.

И вот я на месте. Дом был классической советской пятиэтажкой, но ухоженной, тонущей в зелени, и оттого по-южному аккуратной и даже миловидной.

Третий этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта, будто меня уже ждали.

– Заходи, заходи, не стесняйся! – донесся из глубины голос Сергея.

Он вышел в коридор, широко улыбаясь, и протянул руку для рукопожатия. Его рука была удивительно мягкой и теплой, рукой человека, не знающего тяжелого физического труда, но в ее крепком пожатии чувствовалась надежность.

– Стол накрыт, – с легкой театральностью объявил он. – Прошу за мной.

Мы проследовали в гостиную – уютную комнату с глубоким диваном, застеленным мягким пледом. На низком журнальном столике уже стояла бутылка белого вина, запотевшая от прохлады, тарелка с нарезанными фруктами и изящное сырное ассорти. На большом телевизоре тихо, почти беззвучно, шел какой-то ненавязчивый фильм – что-то из серии интеллигентных мелодрам, создавая лишь фон, движущиеся картины, не требующие внимания. Воздух был наполнен тонким ароматом вина, спелого винограда и чего-то домашнего, уютного, чего нельзя купить, но можно создать только годами спокойной жизни.

Бутылка вина уже подошла к концу, оставив на дне бокалов лишь бледные следы. Час, проведенный в этой уютной атмосфере, наполненной неспешными разговорами ни о чем и обо всем сразу, сделал свое дело. Тело, привыкшее сжиматься в комок от городского стресса, наконец-то отпустило поводья. Мышцы расслабились, будто напитанные теплом, умственная бдительность притупилась, уступив место приятной истоме, а та фоновная тревога, что вечно жужжала где-то на подкорке, отступила, затихла, растворилась в мягком свете настольной лампы и тихих диалогах с экрана.

Сергей, внимательно посмотрев на меня, мягко заметил:

–Ты какой-то зажатый, будто панцирь на себе носишь. Плечи-то до ушей почти поднял. Хочешь, сделаю тебе массаж? Признаться, давно не было практики, но в прошлой жизни я немало лет проработал массажистом.

Он назвал это «прошлой жизнью» – фраза, оброненная так легко, но намекающая на целые пласты неизвестного. Его слова совпали с моими ощущениями: плечи и впрямь были каменными, а в спине будто тяжелая, онемевшая волна застыла между лопатками.

– А знаешь, давай, – выдохнул я с облегчением, в котором смешались усталость и внезапная надежда. – Очень даже кстати будет. – Я рассмеялся, коротко и немного смущенно.

– Что ж, тогда проследуйте в спальню, пациент, – подхватил он мой тон, поднимаясь с дивана с легкой улыбкой. В его глазах читалась не только шутка, но и нечто сосредоточенное, профессиональное.

Спальня оказалась такой же аскетично-уютной, как и гостиная: застеленная покрывалом кровать, приглушенный свет и запах чистого белья. Этот простой жест – предложение помощи, переход в другое, более приватное пространство – казался сейчас не странным, а единственно верным продолжением вечера, естественным шагом навстречу долгожданному расслаблению.

Его руки оказались удивительно проворными и знающими. В них не было ни малейшей неуверенности — лишь точные, выверенные движения, говорящие о глубоком, отточенном опыте. Он действительно умел делать массаж. Размяв зажатую, одеревеневшую шею, он плавно переместился к спине. Под его ловкими пальцами мышцы, скованные многолетними зажимами, поначалу нехотя, а затем все охотнее начали отпускать свою стальную хватку. По телу разливалось целительное тепло, с каждой минутой проникая все глубже, вымывая усталость и нервное напряжение.

Меня медленно, но неотвратимо окутало чувство абсолютного, ни с чем не сравнимого блаженства и необычайной легкости, будто гравитация потеряла надо мной свою власть.

— Нравится? — его голос прозвучал приглушенно, будто издалека.

—Очень, — прошептал я, и собственный голос показался мне чужим. Мои веки налились свинцовой тяжестью, а в теле не осталось ни капли сопротивления. Сон, теплый и густой, начал подкатывать волнами, затягивая в мягкие, уютные объятия.

— Снимай штаны, я проработаю тебе ноги, — произнес Сергей ровным, деловым тоном.

Эта фраза, произнесенная с интонацией настоящего профессионала, не вызвала в затуманенном сознании ни тени сомнения или неловкости. Она была такой же естественной, как и предыдущие его действия — лишь следующим этапом на пути к полному расслаблению.

Он перешел на ноги, и его сильные пальцы принялись разминать икроножные мышцы, выгоняя остатки скованности. Веки мои окончательно слиплись — то ли от остатков выпитого алкоголя, кружащего легкой дымкой в голове, то ли от этого всепоглощающего, блаженного расслабления, в котором утопало все тело. Грань между явью и сном истончилась до прозрачности, и я уже почти не ощущал, где заканчиваются его руки и начинается невесомость.

Кажется, я уснул.

Нет, не кажется. Глубокий, беспробудный сон, рожденный из вина и расслабления, действительно поглотил меня. А проснулся я от странного, двойственного ощущения. С одной стороны — все то же блаженное расслабление, разлитое по всему телу, словно теплый, густой мед. С другой — настойчивый, посторонний сигнал, исходящий из самой интимной, сокрытой области. Что-то влажное и прохладное, а затем — нежное, но уверенное давление в моем уже расслабленном и подготовленном анусе.

Сознание пронзила адреналиновая искра, но тело, предательски, не последовало за ним. Оно оставалось мягким, податливым, даже отзывчивым.

Голос Сергея прозвучал прямо над ухом, тихий и спокойный, без тени смущения:

—Ты уснул, а я… проявил немного инициативы. И, по-моему, — его пальцы чуть сместились, и по моей коже пробежала судорожная волна, — твое тело хочет чего-то большего.

Возмущаться? Отрицать? Мысли метались, пытаясь найти опору, но ее не было. Самый красноречивый аргумент был физиологическим и вопиюще очевидным: мой собственный член, напряженный и пульсирующий, предательски выдавал не просто согласие, а животное, неконтролируемое возбуждение. Стыд и сладострастие сплелись в тугой, неразрывный узел где-то внизу живота.

— Не против, если я войду? — его вопрос повис в воздухе, риторический и мягкий.

Но это уже не был вопрос. Пока мой мозг пытался сформулировать хоть какой-то ответ, я почувствовал, как его тело, более тяжелое и теплое, уже легло сверху, прижав меня к матрасу. А затем — самое главное. Твердый, почти обжигающе горячий упор его члена, настойчиво упирающийся в ту самую подготовленную точку. Вся реальность сузилась до этого крошечного эпицентра, где граница между «я» и «другой» вот-вот должна была исчезнуть, рождая нечто новое, пугающее и неумолимо желанное.

(Продолжение будет)